Лелио

Сюжет не переврали – радует, текст родной но сокращенный – ммм, все-таки тоже радует, что хоть так – хорошо. На много лучше, чем я ожидал, на очень-очень много… Старая Москва – великолепно! Атмосфера именно такая. И фишка с цветной – не цветной съемкой… И актеры второстепенные понравились… Дядя Берлиоза запомнился… А теперь об актерах (извините, фамилий я не знаю) 1. Воланд - хороший актер, но типаж не тот. Воланд – он загадочный что ли, хоть и «сила, которая делает добро», но зловещая сила, а тут он мягкий очень… Знаете, если олицетворять Воланда с актерами, то это должен был быть бы человек, который играл графа Калиостро в «Формуле Любви» (опять же не знаю фамилии). Для меня Воланд больше такой… 2. От Азазелло я долго плевался. Он не такой! Он моложе, вертлявей, выше, хитрее. Пройдоха, который пролезет в любую, даже самую узкую щель. А с такой мордой разве можно?! Нет, ну честное слово! 3. О коте молчу… Хотя голос у него классный… 4. Безруков – ну умница просто! Именно то, что нужно. У меня, конечно, несколько нюансов. Но он попал в струю… Нравиться очень. 5. Понтий Пилат – солдат, а такого даже в молодости в доспехах на коне с копьем на перевес не могу представить. Воин, хоть и очень усталый… Нет, не такой Понтий Пилат. Он не трагик, не такой трагик. Он здесь очень покладистый, а там на грани разрыва. Макбет! А здесь он грустный что ли очень… При разговорах с Иешуа этого не было: были боль, страдание, злость, безнадега была, тоска, но не грусть… Нет, не она… Бессилие - сначала с головной болью, с розами, с солнцем, потом с приговором, с казнью… 6. Коровьев – нет слов, одни эмоции. До того попали… 7. Бездомный не очень как-то… ИМХО, не может быть у поэта такой крестьянской моськи… Не нравиться мне просто этот актер, хотя тогда время было такое… И еще, господа, не надо говорить, что Глава 2 (кто не знает - это про Пилата и Иешуа) – скучная. Это мой любимый кусок. Этот, потом в театре, еще место в ночь после казни и несколько последних: после бала, когда на закате Воланд прощается с Москвой и «За него уже попросили», когда Пилат уходит с Иешуа по лестнице на верх, к звездам, впереди бежит Банга, а его хозяин беседует и спорит с незнакомцем… Я вот уж на что не люблю слёзы – а рыдал на этом моменте… Сначала от волнения: простят или нет, а потом от облегчения - что простили. А еще, господа, саунд! Саунд какой… Необыкновенный! Именно он делает фильм захватывающим! Процентов 25 успеха в фильме – звук.

«Гордец!…» Кэнъити спокойно взял пальто и так и остался стоять в дверях, пока Шуске не ушел. Когда парень свернул за угол, он сполз по стенке вниз и, в конце концов, присел на корточки, захлопнув снаружи дверь лавки. Книжник закурил и попытался себе представить, что думают о жизни нормальные, тридцатилетние мужчины: «…Вероятно, их посещают какие-нибудь умные мысли. Зрелые не по годам. Тридцатилетние мужчины делают правильные выводы и живут себе дальше, пользуясь случаем, что голова у них работает и, вообще, все в полном порядке… Мне уже тоже больше тридцати. На сексуальные предложения (как показывает практика) я ответить смогу, а вот с мозгами – проблема. Мозга – нет…» Затем он дерзнул представить, что же твориться в голове у двадцатилетней шлюхи… А потом он плюнул на все и выкинул из головы, как не нужное. Докурив, вернулся в магазин и только тут понял, что за пять минут замерз и вымок до нитки. «Мда, не хорошо получилось… *посмотрел за витрину, где недавно стоял Шуске, потом на пальто* Хм… А ну и к черту – не мое это дело!… Сам виноват…» Дальше день пошел, как по маслу – спокойно и без особых происшествий: Кэнъити разобрал книги, забрал очки и купил для них чехол, чтобы больше не бились, получил деньги от Суза и перевел их Агнесс, как и собирался, забрал у Нарсиса отдушку для квартиры, купил у него же букет ирисов и пошел извиняться перед Жозефиной, за что был одарен эклерами. Чтобы не мучиться от глупых раздумий и угрызений нужно себя занять чем-нибудь, по твоему мнению, чрезвычайно полезным и неотложным. Часов в пять вечера книжник вернулся домой и тут же занялся переводом, просидев за ним до поздней ночи. Уснул быстро, только донеся голову до подушки.

Книжник стоял около стола не шелохнувшись, не дернувшись ни одним мускулом – каменная статуя. Слушать это было крайне неприятно, но делать было нечего – Кэнъити слушал: спокойно, отстраненно, совершенно без эмоций и размышлений. Он мысленно закрылся, спрятался, не желал и не хотел слушать и слышать, построил вокруг себя прозрачный колпак, как у розы из «Маленького Принца». Вспомнил строчку из книги: «Растение, а боится сквозняков… очень странно… Какой трудный характер у этого цветка». Тихий, хрупкий мирок состоящий из его дома, его лавки, его старых книг, нередких визитов в лавку по переплету и реставрации книг братьев Сениса и постоянных добродушным перебранок и препираний, скорее просто по привычке, частых утренних походов в «Ланскане», мелких, безобидных перепалок с Жозефиной, неторопливой игры в нарды с молчаливым и угрюмым хозяином багетной мастерской со странным именем Монтегю, cofe-cassis в компании главного цветочника Нарсиса и его острых шуток – все сыпалось на глазах, и чтобы хоть как-то сохранить это шаткое равновесие к которому книжник так привык, нужно было не слышать, не видеть правды и жить в воображаемом мире, что он и делал. Кэнъити именно поэтому не имел в доме ни телевизора, ни телефона, ни других средств связи; он даже газет не читал – только каталоги аукционов и специализированные журналы по искусству. Шуске закончил говорить, развернулся, ушел. Лестница, первый хлопок – в коридор, второй – в лавку, затем колокольчики на третей двери и, наконец – последний хлопок. В доме тихо и пусто. Кэнъити присел на край стола из кухонного гарнитура, откинул голову назад, смотря в потолок, и тихо, замучено проговорил: - Господи, не мешай мне жить хорошо – не трогай моих иллюзий!… Вспомнилась старая сцена из детства: Две тысячи пятьсот чёрти какой год. 200 км от Марселя, не город – богом забытое место. Два двенадцатилетних побитых паренька с зелеными от травы коленками. Один, кудряво-рыжий, отвернулся, а второй стоит и отряхивается, затем насупливается «по-взрослому» и говорит: - Пора бы нам повзрослеть. Рыжий посопел немного от обиды, а затем согласился: - Пора бы. Одно из них звали Андре, а второго – Рауль. Книжник закрыл глаза и опустил голову на грудь. - *тихо* Пора бы, Андре… *пауза и вздох* Пора бы… Постояв так еще минут пять, он успокоился и забыл, загнал все это в самый дальний, и самый пыльный угол памяти. Так лучше… Кэнъити и без этого было чем заняться: для начала протереть стол и сжевать почищенное яблоко, что он и сделал, потом посмотреть, что там за книги валялись на полу, потом сходить в мастерскую за очками, забрать у Нарсиса свой заказ, помириться с Жозефиной и, конечно же, доделать перевод… Затем он спустился вниз, в лавку, по ходу заметив, что в прихожей не хватает какой-то важной детали, и начал разбирать книги и карты, которые были расставлены не так, как обычно. Краем глаза заметил сначала рыжую макушку, а потом какое-то до боли знакомое пальто – как раз то, чего не хватало на вешалке. Первой пришла обида - было до того обидно, прямо по-детски. Потом, на смену пришел гнев и злоба, а затем книжник просто рассмеялся: громко и беззаботно – он всегда смеялся, когда ничего другого не оставалось. Тоже что-то вроде самозащиты. Успокоившись, Кэнъити встал, бесшумно открыл дверь, облокотился плечом о косяк и скрестил руки на груди. Он на секунду отвернулся в сторону, чтобы сдержать смешок и улыбку, за тем опять посмотрел на Шуске. Лицо серьезные, а глаза выдают - смеются. - *добросердечно* Слушай, ээээ… *вспоминая имя* Шуске, давай я дам тебе денег на пальто, *осмотрел с ног до головы* а то мое тебе немного… ммм… великовато…

«Я и стараюсь не переступать, а делать так, как чувствую…» Он сказал следующую фразу резко, но в тоже время очень замучено, как человек уставший что-то доказывать, но все равно стоящий на своем; что-то вроде «солдат умирает, но не сдается». В первую очередь он опять же доказывал это только себе - На память я еще не жаловался. Просто привык уважать себя, поэтому и отношусь ко всем, как к равным. Я ведь это в первую очередь это для себя делаю… Чтобы потом не чувствовать себя грязью последней… Если хочешь, можешь считать меня лицемерным и циничным идиотом. *отстраненно* Мне все равно, я уже привык, а тебе приятно… В голове всплыл старый английский стишок, знакомый с детства, буквально со школьной скамьи. «The rainbows shining black and white; *вздохнул, а затем усмехнулся сам себе* Nothing…*запнулся* Nothing I do seems right…» Книжник еще раз вздохнул, и повернулся к Шуске, смотря на него в упор. Проявившийся опять акцент, глаза темные как болотная тина, и кажется, что постарел лет на десять. На много старше, чем на самом деле. - Понимаешь, я не родился уже в модельных ботинках и белой накрахмаленной рубашке от какого-то там… Не имеет значения… За свою жизнь я много видел и общался со многими… И не вижу никакой разницы – шлюха это или какой-то богач с видом из окна на Боденское озеро или какой-нибудь Домский собор… *раздраженно* Если пожелаешь – можешь уходить. Тебя здесь никто не держит… Кэнъити сильно пожалел, что вообще затеял весь этот разговор, и обещал откусить себе когда-нибудь свой болтливый язык. Морально-философских рассуждений за завтраком ему только не хватало!… И действительно, главное с кем!… Он немного опустил голову, перевел взгляд в стол, закрыл газа и сделал пару глубоких вздохов-выдохов. «…A rainy day, a stormy night; Nothing at all seems right!» Но меньше чем через полминуты, он опять посмотрел на Шуске, как ни в чем не бывало. Глаза ожили, лицо оттаяло, голос был спокойный как всегда, а на лице приветливая улыбка, как ни в чем не бывало… - Ты уже закончил с завтраком? *слез со стула и потянулся к его чашке* Я уберу… Забрав кофе, он подошел к раковине, сполоснул посуду, убрал ее в посудомойку и включил умную машину.

Что, тут уже нашли хозяина? Так быстро? Мну думал, придется ждать дольше…

Произнося первую фразу про «остаться», Кэнъити о чем-то таком даже не думал, говорил совершенно без задней мысли. Он поступил так, как говорила в нем привычка; так, как обычно поступали На-Танне. Например, пока ты сидел у кого-то в гостях, началась гроза; тебя никто и никогда не погонит в дождь, а наоборот, еще раз угостит чаем, а если гроза закончилось уже поздно вечером тебя без лишних вопросов положат спать на ночь, как будто так и надо… Обыкновенная вежливость. Простые правила гостеприимства. Вторая фраза про детей и игрушку, была уже более осознанной. Книжник сообразил, как должно было прозвучать данное предложение в ушах Шуске и ругал себя последними словами, пытаясь говорить искренне и стараясь не обидеть и не задеть парня. «Дурак, идиот, козел, зараза, придурок, болван… Что ты только что ему сказал!… Ты хоть понял?!» Хотя в душе Кэнъити просто не хотел себе признаться, что отлично понимал, что тогда говорил и как поймет их Шуске. Великое слово – «нравственность», особенно когда тебе больше уже ничего не хочется… Ведь главное для человека – придумать себе оправдание, и можно делать все, что душе угодно. В этот раз оправданием служила плохая погода. Книжник ведь имел ввиду всего лишь непогоду… Мужчина еще раз качнулся на стуле, доставая из ящика нож, потом взял яблоко с тарелки и начал его очищать от шкурки, разрезал на две части, вырезал середину и отдал одну дольку парню, а другую оставил себе, совершенно не обращая внимания на окружающий мир - думал. Кэнъити чувствовал себя, как уж на сковородке. Длинный такой, рыжий ужик на такой раскаленной, шипящей сковородке. Повертев свою половину яблока в руках, и её отдал Шуске. - * с раздрожением* Ненавижу яблоки!… - помолчав немного, он, не отрываясь от окна, все-таки решился продолжить и прояснить ситуацию, - Ээммм… *нахмурился, подбирая слова* Я имел ввиду пока снег с дождем не перестанет, просто переждать непогоду… Но если ты хочешь, то можешь конечно… Эммм… Заткнулся, понимая, что сейчас говорит совсем не то, что нужно; подумал, что у него нет ума, совести и даже маленькой морской свинки, что очень прискорбно… Особенно по части домашних животных…

Подливая горячий кофе и ставя кофейник на место, он проговорил: - *улыбка* Жизнь, она, вообще, забавная такая штука… Я, например, лет десять назад представить даже в самых смелых фантазиях не мог, что *обвел рукой пустое пространство вокруг себя* вот так все обернется… Подойдя к столу, книжник сладко зевнул и потянулся, вытягивая руки вверх и связывая их в замок. В спине что-то хрустнуло. Кэнъити сжался, ссутулился, лицо скривилось. Затем он рукой потянулся к позвоночнику, чуть повыше поясницы, и ощупал его: - Ууууу, как там все запущено… Еще некоторое время он массировал спину и через минуту опять что-то хрустнуло. Кэнъити поизвивался немного, потянулся, прислушиваясь к ощущениям в теле. - *улыбка* Все, теперь больше не болит. Он сел обратно за стол и докурил наконец свою сигарету. Смотря в окно, книжник заговорил: - Слушай, может ты останешься, хотя бы пока потеплее не станет… «Нет, ты сказал конечно… *усмехнулся* Теперь потеплее станет только весной!…» - Я просто не могу тебя выгнать в такой холод, мне совесть не позволяет. Кажется, что у маленького ребенка последнюю игрушку отнимаю, только еще хуже… - Кэнъити искал себе оправданий. Или неожиданной опухали мозга. Или другой смертельной болезни, чтобы хоть как-то себе объяснить – за каким чертом он сейчас все это говорит.

- Ммм… Шуске значит… *улыбнулся* Понятно. Кэнъити пожал плечами. «И в правду, почему?…» - Не знаю… Так вышло… *пауза и грустная улыбка* Глупый какой-то ответ получился… Хотя, если бы тогда у меня был выбор, я, конечно, пошел бы подмастерьем не в лавку по реставрации книг, а в к Нарсиссу, местному цветочнику. Мы болтали как-то – он рассказывал, что искал помощника примерно в тоже время, и тогда работал бы я сейчас в оранжерее при Университете – садовником, жил бы в галереях в своей маленькой мансарде, забитой горшками с цветами, увешанной разными засушенными вениками и чем-то в том духе… Или если бы я вообще никуда не пошел, а остался бы на улице, то скорей всего все также пел бы старые романсы в каком-нибудь баре, вроде того, где я тебя подобрал… Или стал бы первоклассным спящим… *тихо* Ага, и свихнулся бы, как многие, через пару лет… Или, если бы не переехал сюда, а закончил Университет в Марселе, то работал бы сейчас мелким клерком в какой-то частной адвокатской конторе… «…Если бы я не развелся с Агнесс, то повел бы этой осенью Камилла в первый класс… Кстати, надо перевести им денег – как только Суз заплатит, так сразу… И позвонить Клови - узнать как они… Агнесс, с тех пор, как я уехал, не то чтобы видеть – слышать меня не хочет…» Книжник все это говорил медленно, не торопливо, даже совершенно бесчувственно и безучастно, так как будто это все не о нем, а совсем о другом, незнакомом человеке. Только глаза… Глаза выдавали… Они были какие-то безумные, пугающие. Он смотрел за окно и не видел ничего, смотрел куда-то мимо, дальше, чем возможно… В его глазах появился размытый огонек, выдававший во взгляде частицу страсти… -…Если бы я дописал книгу о мечтателе-пчеловоде, который все время искал «золото жизни» в мёде, то возможно стал бы знаменитым писателем… А если бы мне хватило смелости, то остался бы цирковым мимом и *усмехнулся* кочевал бы по миру в дорожной кибитке… Или, если бы все сложилось с гимнастикой, то я бы поучаствовал в Олимпийских Играх и, наверное, выиграл бы… Или не выиграл, то тогда бы был тренером по шейпингу или аэробике у каких-нибудь богатых теток страдающих ожирением… Или может быть, я остался бы в России, на Алтае и стал бы профессиональным спасателем: летом на горных реках – спасать утопающих, зимой в горах – выкапывать из-под снега неудачливых лыжников и альпинистов… Или получись все по-материному и играть бы мне сейчас в каком-нибудь симфоническом оркестре на пианино, или стал бы я как она – учил бы детишек в музыкальной провинциальной школе где-то недалеко от Ажена… Или скорее всего, как дядя, выделывал бы вино по старинке и было бы мое «золото жизни» карминное, как кровь… Простецкая алхимия, нормальное волшебство… Или может быть выращивал лаванду, как многие до меня, один жил бы в доме цвета охры с голубыми ставнями, обрабатывая «сиреневую» землю под свинцовым солнцем Прованса… Для меня бы золотом стал синий цвет - цвет лаванды… Или может быть ко мне будучи я еще ребенком, как и пять веков назад к одному сумасшедшему с такой же фамилией как у меня, села на руку несущая нектар пчела и, улетев, оставила на ладони полоску пыльцы, пересекающую линию жизни… И с того дня мед стал бы моей мечтой… «Каждому свой цвет», - любил повторять хозяин одного деревенского кафе «Кабаре Вер*» Леопольд, который выбрал свой цвет в тот день, когда впервые утопил печаль любви в стакане абсента… «…Dingue mais sympa… he!… Права все-таки Жозефина… Надо будет сегодня сходить, перед ней извинится…» Кэнъити замолчал, все так же, как и до этого, неспешно потягивая сигарету и не отрываясь глядя на снег и дождь за окном. Во всем его монологе сквозили то легкая, светлая грусть, то ностальгия, то жалость, то сожаление о несбывшемся, то какая-то детская мечтательность, то даже некая злость на самого себя… Затем книжник повернулся к Шуске и натянуто бодро проговорил, широко улыбаясь: - Извини… Не бери в голову… Глупость это… Оставим все эти «бы» и «если»… *слез со стула* Давай я подолью тебе горячий кофе - этот уже, наверное, давно остыл… Лицемерие для Кэнъити в таких случаях было хорошим спасение и укрытием от всех ненужных воспоминаний, и этот раз не был исключением. *vert – зеленый

«Больничная палата. У Кэнъити истерика: он может быть всю жизнь двигаться не сможет. Почти рыдает, да больше нечем. Рядом сидит Роже Боск, его тренер, слушает спокойно, а потом совершенно неожиданно перебивает его и говорит: - Знаешь, я недавно читал в газете об уссурийском тигре. Его метеоритом убило, представляешь? Ни какого-то там китайца, которых четыре миллиарда, а тигра! Их же всего не больше сотни осталось… - Да при чем тут тигры!!! - Просто ему, так же, как и тебе, офигительно не повезло…» Чтобы как-то отогнать вдруг нахлынувшие воспоминания и не теребить старые раны, Кэнъити сменил тему и опять обратился к Шуске: - Кстати, а как тебя зовут-то? *улыбка* Просто интересно… Я же так и не знаю… Он не много помолчал, рассматривая рыжего паренька напротив, теперь уже просто от нечего делать - все остальное в квартире он знал до мелочей. В этот раз взгляд был мягкий, скользящий и легкий, почти не ощутимый. «А парень действительно интересный… Глаз не оторвать… В баре он смотрелся несколько по-другому, хотя от этого не стал менее привлекательным… Удивительно, что я откапал такого хорошего паренька в том баре… Правильное лицо… Волосы, цвета меди… Глаза голубые… Кожа белая и гладкая, мягкая и шелковистая… Губы красивые, изящно изогнутые…» - вот примерно так думал Кэнъити, заглядевшись на паренька. - *улыбаясь* Я – Кэнъити Сэто. Рад знакомству… «Дурень, перестань глупо лыбиться, и пялиться на парня!...» Он несильно поджал нижнюю губу и тоже отвернулся к окну. «Господи, сделай же меня идиотом. Чтобы жил я радости. А не играл с чертом в шашки. Чтобы маразм и импотенция посетили меня как можно раньше и желательно одновременно. Тогда бы я стал писать вестерны и не гонялся бы за шлюхами…»

Кэнъити проследил взгляд парня и поёжился. «Да-а-а, в такую погоду даже носа из дома не хочется высовывать. Такое и врагу не пожелаешь… Мерзопакость какая!...» - подумал он, то в слух не сказал. Не стал травить душу рыжику; судя по его внешнему виду и по лицу - проблем у него и без этого хватает. - Мало ли… Знаешь, многие не любят есть в сигаретном дыму… Он закурил: неторопливо и с удовольствием. Чашка кофе, а потом сигарета. Уже долгое время для него это было лучшим началом дня, как, в прочем, и единственным. Он стряхнул пепел с сигареты и начал вертеть ее в руках. - Ты куришь? Нет? *подтолкнул пачку с зажигалкой к Шуске* Если хочешь – бери… Молчать книжнику совсем не хотелось. Зато хотелось поболтать не о чем… Не так уж часто ему в последние годы выпадало завтракать дома и не в одиночестве. Хотя, Кэнъити было все равно, слушают его или нет – просто он не любил подолгу молчать, не любил тишину и привык говорить, когда ему хотелось. - Я уже собираюсь бросить лет десять, наверное… - он затянулся. Выпустил дым, а потом виновато улыбнулся – Хех! Вот все бросаю… С тех пор еще, когда в сборной был. Тренер, помню, тогда бесился и орал все время: либо я тебя выгоню – либо ты бросишь курево! *грустно улыбнулся* В конце концов почти все так и вышло – он меня выгнал… «Может мне кошку завести, а? Она тоже живая - с ней тоже поговорить можно… А опять всякую чушь горожу…» Кэнъити совсем скис, начал делать вид, что содержимое чашки его интересует неимоверно, и замолчал, вспомнил вдруг старую сцену в больнице: про уссурийского тигра и большую неудачу. Да и Шуске скорей всего было не до этого, не до глупой болтовни…

Разобравшись в конце концов со своим завтраком, он слез со стул, забрал освободившиеся тарелки, сполоснул их, засунул в посудомоечную машину, потом сел обратно за стол и взял в руки уже остывшую кружку с кофе. Все движения были как в замедленной съемке и происходили совершенно на автомате – мысли Кэнъити витали где-то вокруг мягкой подушки и теплого одеяла, а не нынешней реальности. Отхлебнув из кружки, поморщился и чуть ли не выплюнул эту горькую гадость. «Фу-у-у! Что за мерзость! Чего он такой гадкий!?» Он с минуту смотрел на кофе и не мог понять, что с ним не так и почему он стал таким неприятным на вкус. «Чёрт! Он же без сахара!...» Кэнъити пил кофе – это крайне трудоёмкий и долгий процесс в его исполнении, особенно если никуда не спешить. Сначала он проводит по стенке чашки, оставляя там липкий, сладкий след, затем краешком окунает кусочек сахара в кофе и держит его до тех пор, пока он весь не примет бежево-коричневый цвет, затем бросает в кружку. Маленький столп брызг разлетелся вокруг. Он доволен, как ребенок… На завтрак кофе и сигарета - как обычно. Опустошив кружку примерно на половину, Кэнъити откинулся назад и, опасно покачнувшись на стуле, извлек откуда-то из кухонного ящика пепельницу и сигареты с зажигалкой. У него по всему дому были разбросаны такие заначки: за диваном, под кроватью, в столе, на кухне… Посмотрел в окно. Хмурые тучи, низкое небо. Серый дождик со снегом, который, как только касался земли, тут же таял. Кэнъити тихо промурлыкал простенькую песенку с каким-то протяжным и южным напевом, отбивая пальцами ритм: - …Друзья - масоны, шизофреник - сосед, *горестно вздохнул* И горек дым отечественных сигарет. Плевать! Ведь завтра с неба хлынет снег И до весны он будет с нами… Затем мягко улыбаясь, он спросил у Шуске: - Ты не против, если я закурю…

Опять запер лавку, а потом в противоположность Шуске медленно и вяло поплелся в гостиную, все время зевая и потягиваясь Глаза слипались прямо на ходу, и если бы сейчас Кэнъити где-нибудь прилег или присел – уснул бы на месте. «Не, сегодня точно лавку не открою… Поем, а потом спать дальше…» Когда они поднялись наверх, все съестное уже разогрелась. Мужчина вытянул тарелку у парня из-под носа, но через несколько минут вернул её, уже с курицей и тушеными овощами: баклажан, помидор, морковь и еще что-то в этом духе. Потом и себе тоже. Пахло все достаточно приятно и выглядело тоже не плохо. Затем налил в кружки кофе, достал и поставил на стол молоко, соль, перец, сахар и яблоки. Закончив с приготовлениями, наконец-то сел за стол, напротив Шуске. - *улыбнулся* Ну, приятного… Аауауаа… *зевнул, прикрывая рот рукой* аппетита!… Потом Кэнъити начал завтракать, молча и не спеша пережевывая пищу. Иногда он «зависал» над тарелкой, клевал носом, а потом резко поднимался и продолжал есть.

Движения в квартире немного растормошили Кэнъити, хотя виду он не подал, глаз не открыл и даже не пошевелился – просыпаться уж очень не хотелось… «Кто там шляется с утра по дому, а?...» Спросонья книжник соображал туго и в полудреме как-то забыл о том, что сам оставил Шуске на ночь у себя в квартире. Когда шум более или менее утих, он, наконец, разлепил веки и выпрямился, сильно потянулся и широко зевнул, рискуя вывернуть челюсть. Спать все равно хотелось просто неимоверно. - Ой-ёй, - тихо буркнула он, - Усну прямо сейчас… Усну… Аауауаа… «Черт! Черт, черт, черт! Опять уснул!... Хотел же не засыпать утром… А потом отоспаться, днем, за прилавком…» Еще раз потянувшись и лениво позевав, глянул на часы. Стрелки показывали около половины двенадцатого. - Тять!!! – возмущенно разнеслось в тишине по всему дому. – Сколько же я проспал?! Он быстро умылся, оделся в первое, что попало под руку (джинсы, свободную футболку, сверху какая-то вязаная кофта, на ногах старые кеды, явно видавшие лучшие времена). Пройдя в гостиную, он увидел разобранную софу, убрал все, сложил, что-то отнес в стирку, расправил покрывало и потихоньку успокаивался – торопиться все равно было особенно некуда, так что можно было и позавтракать. «…А может мне сегодня вовсе не открывать лавку *сладко зевнул* Так лениво…» На кухне Кэнъити поставил разогреваться вчерашнюю курицу и овощи, включил кофеварку и расставил посуд на двоих – к этому времени он уже вспомнил о существовании в его доме Шуске. По всей квартире разнеслись вкусные, аппетитные запахи. Все-таки в близлежащей забегаловке хорошо готовили… Потом Кэнъити спустился вниз, в лавку. Вид раскиданных по полу книг насторожил, он нахмурился и сдвинул брови, но уже через минуту плюнул на все – на первый взгляд ничего особо не пострадало, да и разбираться совсем не хотелось. - Аааа… Вот ты где!... Добро утро *широко зевнул, а потом осмотрел парня* Уже уходишь или останешься на завтрак?... *усмехнулся* Или уже на обед – это как посмотреть… – спросил мужчина, сначала отпирая лавку, а потом втаскивая вовнутрь ящик с газетами.

Улыбает

Uka, не, ну можно, конечно попробовать, но я думая, что лучше не стоит. Может, если только написать что-то вроде «Описание: см. пост # 1» и ссылку на первое сообщение с описанием, например. Не знаю...

Утром Кэнъити даже и не думал просыпаться. Он сладко посапывал, укрывшись одеялом, в кресле перед компьютером. На коленях у него словарь, руки сложены и лежат на столе, голова покоится на книгах, а лицо спрятано в сгибе локтя и прикрыто сверху пушистой копной распущенных ночью рыжих волос. Он проработал всю ночь и под утро только-только уснул. Это можно было понять по еще теплой кружке кофе, которая стояла на столе рядом с книгами. Ночью Кэнъити пару раз тихо пробирался на кухню, чтобы сварить себе кофе. Уже расцвело. Приходил курьер из типографии. Он знал, что барабанить в закрытую лавку сэра Кэнъити бесполезно, поэтому просто молча оставил коробку с газетами под дверью. Мимо прошли студенты и профессора из Университета: кто-то недовольно хмыкал, не получив своей свежей газеты, кто-то обеспокоено смотрел на запертый книжный магазин, а кто-то сгорал от любопытства и гадал, что же случилось с книжником. Все давно привыкли, что лавка часто закрывалась в течение дня, но в это время – это было впервые.

А я достал старые пластинки... Аквариум - Золото На Голубом

Как только Кэнъити отдал белье, он развернулся и поплелся к кухне, на автомате стащил со стола яблоко и, пожевывая его, открыл холодильник. - Точно нет?... – спросил у парня еще раз, так на всякий случай, но в ответ услышал только тихое посапывание. Глянул на Шуске, а потом тепло и немного насмешливо улыбнулся. «Вот это скорость… Вот кого точно не мучает бессонница…» Тихо захлопнул холодильник, решив, что яблока вместо ночного перекуса ему будет вполне достаточно. Проходя мимо софы, еще раз улыбнулся, но потом остановился. «А он ведь совсем маленький… Совсем не такой, как в баре… Ребенок… Такой, когда спит…» Затем почему-то проснулись не понятно откуда взявшиеся отцовские чувства, тогда он получше укрыл пледом паренька, а почти шепотом проговорил: - Ну, спокойной ночи, *усмехнулся* ребенок… «Хм… Мда… Что за глупые сантименты!…» Потом на цыпочках прошел в спальню. Оказавшись у себя в комнате, Кэнъити разделся, неторопливо развесил всю одежду по местам и, сладко потягиваясь и зевая, растянулся на постели. Он просто лежал и смотрел в потолок, закрывал глаза, открывал их, переворачивался с боку на бок и обратно, но уснуть никак не получалось. «Может быть, чем-нибудь полезным заняться?... Переводом, например… Все равно лежу без дела, а так хоть поработаю, раз время есть…» Промучившись так пару часов, он поднялся с кровати и решил что-нибудь поделать, пока полностью не отключится. Мазь подействовала и спина перестала болеть, поэтому для начала Кэнъити размотался и пошел в ванную смыть лекарство, затем натянул какую-то огромную синею футболку из шкафа, а сверху закутался в одеяло, как в кокон. Потом он сел за рабочий стол, включил компьютер, достал первый чип с переведенными Стругацкими и открыл файл. Еще раскрыл перед собой бумажный вариант книги, несколько словарей: электронных и простых. Перевод по большому счету был готов, но требовал еще кое-какой обработки: где-то встречались досадные орфографические и стилистические ошибки, где-то текст был сыроват, а где-то Кэнъити особо не заморачивался и несколько страниц просто были напечатаны на французском языке. Он тихо, чтобы не разбудить Шуске, начал стучать по клавиатуре и набивать, править, редактировать, стирать и опять набивать текст, периодически поглядывая то в книгу, то в словарь…

- Спасибо… Кэнъити взял ленту и сделал-таки свой пучок на макушке. Когда Шуске ушел в душ, он поменял простыни: грязные кинул в корзину для белья, чистые постелил на постель, потом развесил свои вещи по местам, сел в кресло у стола и, пошарившись немного по комнате в поисках сумки и пепельницы, неторопясь закурил. Что не говори, а для Кэнъити день тоже был длинным… - Оставайся… Затушил сигарету, опять задвинул пепельницу в ящик стола и встал. - Пойдем, я постелю тебе в гостиной. Там софа побольше, да и поудобней, чем здесь… Он взял одну из подушек с кровати, затем прошел в гардеробную за постельным бельем. «Мда, а одеяло у меня только одно… Ну ничего, там есть большой плед» Взял простыню, сунул ее подмышку вместе с подушкой, и, зевая, уже на выходе из спальни опять обратился к Шуске: - Есть будешь? У меня должно что-то быть…

Полежав так еще несколько минут, вылез из-под одеяла, сел на краю кровати и сильно потянулся, сцепляя руки над головой в замок. Травма на спине напомнила о себе. Оргазм хоть и приятная, но судорога, сокращение мышц и всего тела, напряжение. От резкого спазма Кэнъити сложился пополам, дыхание перехватило, но через несколько минут отпустило – теперь осталась только ноющая, раздражающая боль. Он тихо выругался, выпрямился, прогнулся в позвоночнике и еще раз медленно потянулся, затем аккуратно встал и, на ходу подбирая разбросанные вещи, неспешно поплелся в гардеробную за кое-какой одеждой, а потом в душ. В душе привел себя в порядок, минут десять постоял под почти обжигающими струями воды – настолько они были горячие. Потом, изворачиваясь как змея, перед зеркалом растер и намазал свою спину мазью, хранившейся на одной из полок в душе – мазь жгла и щипала. Он фыркал и ругался. Потом обмотался сухим полотенцем – сейчас главное, чтобы спинке было тепло, затем оделся (джинсы, рубашка, а сверху накинутый на плечи свитер). Влажные волосы скрутил жгутом на затылке, как пучок, но завязать их было нечем. Кэнъити вышел из ванной-комнаты. Подошел к кровати и начал шарить рукой по подушкам – сначала по своей, а потом там где лежал Шуске. - Здесь была моя лента… Посмотри, может она где-то под тобой… Да, кстати, душ свободен…

Остальное в книжном магазине. Я искал в Инете, там больше нигде нет.

Когда Шуске упал рядом, Кэнъити привлек его к себе и крепко обнял, прижимая к своему горячему, взмокшему телу. Лицом он уткнулся в шевелюру парня. Волосы молодого человека пахли чем-то приятным и до боли знакомым. Принюхался - его гелем для душа: лавандой и ромашкой. Отметил, что запах все-таки хороший и, улыбнувшись сам себе, чмокнул Шуске в макушку. Коротко стриженые волосы защекотали губы и нос, он тихо фыркнул и поморщился. Дрожь уже унялась, и дыхание выровнялось, хотя еще слушалось плохо. Теперь, просто лежа на постели, Кэнъити почувствовал холод в комнате, и от этого по спине забегали мурашки. «Бррр!.. Чертова вентиляция…» Современная вентиляционная система очищала воздух и поддерживала одинаковую температуру круглый год, поэтому в его спальне всегда было свежо и немного зябко. Он вытянул из-под них одеяло и ласково укрыл обоих. Лениво поглаживая бок Шуске: от плеча до бедра, тихо проговорил: - Ты как? Все нормально?...

Тут же поцеловал подставленную шею, всасывая и оттягивая губами кожу. Но в отличие от предыдущих, эти поцелуи были страстными и более настойчивыми, горячими и даже жадными. - *тихо, низким и хрипловатым голосом* Вот и славно, *вздох полной грудью* что помнишь… Мужчина отпустил его ладонь, провел пальцами вверх: по животу, груди, соскам, аккуратно пощипывая и оттягивая их. Зеленые глаза потемнели, губы подрагивали и кривились, дыхание стало быстрым и прерывистым. Кэнъити перешел на более жесткий, быстрый темп, сильно и резко ударяя бедрами по ягодицам Шуске, проникая с каждым разом все глубже. Его нервы безумно напряглись. Сердце билось так, что почти останавливалось дыхание. Казалось, что артерии вот-вот разорвутся. Кожа горела от жара. - Mon… Аааах! Мммм… Mon magician… Ох, оооооох… Волшебный мальчик… Чародей… Ммм… Милый… Он всегда говорил со своим партнером. Что-то нежное и ласковое, что-то приятное, хорошее. Для него это было таким же простым и естественным, как сказать «спасибо», «здравствуй» или «это ты?» - может быть, признательностью. Через недолгое время Кэнъити крепко обнял молодого человека за талию, всем телом прижимая его к себе. Как-то жалобно вскрикнул-застонал в голос, и, конвульсивно содрогаясь в оргазме всем телом - от макушки до пят, излил семя глубоко внутри парня. Тяжело дыша, он подался вперед, обмяк и лег на кровать, рядом с Шуске, прижимаясь головой к его плечу и руке. Закрыл глаза, старался унять страшно бьющееся сердце и сбившееся дыхание.

- Тихо-тихо… Ш-ш-ш… Спокойно… Ну… Расслабься… Тс-с-с… Ну-ну… Тихо… - шепотом продолжил он, успокаивающе поглаживая его ноги, бедра, ягодицы – все, до чего доставала рука. У Кэнъити был приятный баритон, звучащий где-то над левым ухом Шуске. Голос, убаюкивающий маленького раскапризничегося ребенка, уговаривающий его уснуть. Волосы приятно щекотали спину, а теплое, но совсем не обжигающее дыхание – шею. Вдохи и выдохи сильно замедлились и стали глубокими. По его телу пробежала волна легкой, сладкой дрожи. Щекой прижимаясь к мохнатой, рыжей макушке, он начал двигаться: нежно, мягко, размашисто, очень медленно, плавно, но крепко и самозабвенно. При каждом движении он, вращаясь, скользил туда-сюда, туда-сюда, все время постепенно убыстряя темп, но и не доходя до бешеной скачки. Кэнъити начал тихо постанывать, закусив губу. Он хотел помочь Шуске сам, но все время сдерживался. «Чертовы руки! Парень, если хочешь, придется тебе самому о себе заботится…» Кэнъити оторвал свою ладонь от бедер Шуске и аккуратно вытянул его руку из под него, немного откинув его на свою вторую, упирающуюся в кровать руку, чтобы тот не потерял равновесие и не упал. - Вот… Ну-ну… Вот так… Держа его руку в своей ладони, Кэнъити его пальцами провел по груди, по животу молодого человека… Спустился вниз к паху Шуске и принялась настойчиво поглаживать его член. Щекой и подбородком (всем, чем мог) отвел волосы в сторону и коснулся губами его уха. Затем тихо сказал: - Милый, дальше давай сам… Руки… *глубокой вдох* Холодные…

Увидев выгнутую бровь, Кэнъити оторвался на время от тела Шуске, и стоя на четвереньках над ним, рукой потянулся к тумбочке, через несколько минут поисков вытащил оттуда небольшую баночку со смазкой и оставил ее на постели где-то слева от себя, «под рукой». Возвращаясь к поцелуям груди Шуске, он на пару секунд задержался над лицом юноши, едва заметно улыбнувшись ему. У Кэнъити была такая особенность, странное умение – улыбаться одними глазами, когда на лице, кроме глаз, почти никаких эмоций больше не отражалось. Он провел пальцем вокруг сосков и слегка оттянул их, затем повторил все тоже, только губами: убрав зубы, нежно втянул ареолы и подвигал языком по кругу, вокруг соска. Одна свободная рука медленно спускалась от пупка парня и ниже... Кэнъити ласково провел ладонью, совершая круговые движенья по спирали самыми кончиками пальцев. Добравшись до промежности, ловко обошел ее, зная, что прикосновения ледяными руками к тем местам никаких ощущений, кроме неприятных, не доставит. Несколько раз нежно провел и слабо постучал подушечками пальцев по внутренней стороне бедер, медленно и аккуратно, но все-таки настойчиво раздвигая их руками. Освободив достаточно места, поставил вначале одно колено, а затем и второе. Кэнъити привык получать то, что он хотел, хоть и не всегда силовыми методами, точнее – почти никогда. Его влажные губы легко скользили от груди вслед за руками – вниз, через живот к «деликатнейшим» частям тела Шуске. Предельно мягко провел губами и языком по его мошонке и яичкам, затем по стволу, ласково чмокнул головку члена. Он быстро закинул его ноги себе за плечи и так же быстро подложил одну из подушек Шуске под спину, чтобы ему было удобней. Затем, наклонив голову, начал сначала целовать отверстие в его заду и затем всовывать туда острый кончик своего языка, желая достаточно увлажнить отверстие вокруг. Волосы на голове приятно щекотали кожу на бедрах. Затем Кэнъити ловкими, отточенными движениями подхватил юношу, перевернул и поставил перед собой на четвереньки, так, что голова его была слегка склонена, а «филейная» часть немного задрана кверху. Почувствовав некоторое время назад, еще во время первой смены, что юноша полностью отдается в его руки, он с ним особо не церемонился, хотя и не злоупотреблял. Сам же откинулся назад, вставая на колени, взял смазку, намазал свой уже достаточно твердый член гелем. Потом, Кэнъити попытался протолкнуть фаллос вовнутрь, ласково обнимая и поддерживая Шуске за талию и бедра, нежно целуя его в плечо, шею, куда мог дотянуться. Он хотел как-то расслабить и успокоить Шуске, уменьшить боль, и все равно – первый раз ты занимаешься любовью или сто первый – в любом случае было больно. Кэнъити это отлично знал, поэтому все время шепотом, успокаивающе что-то приговаривал, поглаживая его второй рукой по спине, вверх-вниз, вверх-вниз. - Ш-ш… Тихо-тихо… Все хорошо… Ш-ш-ш… Спокойно… Ну-ну… Тихо… Тихо… Не делаю ли я тебе слишком больно?… Ш-ш-ш… У него опять появился характерный французский акцент и небольшая картавость. Следить постоянно за произношением было для Кэнъити достаточно трудно, хотя он и старался избавиться от акцента. Кэнъити аккуратно раздвинул отверстие Шуске, головка вошла внутрь, он немного надавил, фаллос продвинулся до половины; он нажал на бедра юноши, немного отодвинулся, затем опять нажал; после одной или двух манипуляций член до основания погрузился в его тело. Почувствовав свою плоть полностью внутри Шуске, он замер, давая ему немного попривыкнуть к ощущениям и передохнуть. Кэнъити опустился над юношей, опираясь руками о кровать, губами он доставал до верхней части спины, плеч и шеи юноши, покрывая их легким поцелуями.