давно собиралась написать этот рассказ, но что-то не давало. И вот вчера, как всегда вечером, как всегда в ванне, что-то щелкнуло, и я поняла, что мыслила не в том направлении. Изначальный замысел был написать рассказ иронический, в тиле бобросказок, с обломом в конце, от третьего лица. Но вчера все резко поменялось. Появился герой. И рассказ как-то написался от первого лица. Предупреждаю, бокафф много :D Итак, спасибо нашему доблестному ЖКХ за вдохновение на рассказ ДЕНЬ ГОРЯЧЕЙ ВОДЫ Полдень короток. Любой Полдень всегда короток, будь то середина дня в глухих северных лесах или знойное пекло южных широт. И это не моя прихоть. Это прихоть Времени. Только вечный старик Время и я знаем, что Полдень – это всего лишь минутное стояние стрелок часов на цифре 12, а после – всё. Полдень исчезает, уступая место его величеству Светлейшему Дню. Так уж повелось издревле, еще с той поры, как Светлейший День выиграл спор у Полдня. Полдень тогда был молод, горяч и заносчив. Он полагал, что весь мир должен быть у его ног. Ах, знал бы он, наивный, что мир бывает у ног лишь тех, кто страданиями множества других проложил себе путь в Вечность! Но он – увы! – не знал. Или не хотел знать. А потому поспорил со Светлейшим князем Днем о том, что займет первейшее место в сердцах всех людей планеты. И, конечно же, проиграл. Люди не любят заносчивых юнцов, а Полдень не успел проложить себе путь множеством страданий… О нет, нет! Я не собираюсь философствовать! Отнюдь! Я не седой маразматик, как ласково величают меня соседки, тоже далеко не первой молодости. Несмотря на артрит, пошаливающее давление и иногда дающую о себе знать печень, я пока еще в своем уме. И надо сказать, в довольно трезвом уме. Просто эта история напоминает мне о том, что счастье – это мимолетное мгновенье, такое же короткое, как 60 секунд, и такое же томительно долгое, как время жизни Полдня для самого Полдня. Уж поверьте, для него эта минута кажется настоящей, ежедневно повторяющейся вечностью. Ах, счастье, счастье! За все годы моей жизни я испытывал … да, пожалуй, всего несколько моментов истинного счастья. Счастье-любовь, счастье-гордость, счастье-победа и счастье-блаженство. Счастье-любовь – это, безусловно, радость первой взаимной любви. Радость любви-страсти, гормонально одержимой, но робкой, словно белая маленькая овечка, ни разу не встречавшаяся с волками. Счастье-гордость – безропотное, нескромное и надлежащее принятие того факта, что твои дети обладают талантами. И неважно какими! Талант ли это сделать первый шаг, умение ли отстоять право на существование своего «Я», одаренность в точных и неточных науках. Как родитель своего чада ты найдешь любой повод для гордости. Счастье-победа посещала каждого. Да, да! Именно каждого! Неужели вы забыли? Самая быстрая стометровка, самый правильный отчет, самая идеальная схватка с противником, когда ты – жив, а вот он… Но, что это я все болтаю и болтаю? Я же хотел рассказать не о тех счастиях, которые знают все, а о том виде счастья, которое доступно лишь детям. И было доступно мне. В свое время. Время холодной и горячей воды. Было мне тогда почти 5 лет. Возраст, когда только-только начинаешь запоминать мир. Сначала накрепко запоминаешь родителей, потом соседских мальчишек и девчонок, чужих и не очень дядь и теть, собак, кошек, голубей. Деревья, кустарники и цветы. Количество ступенек на лестнице, даже не умея это количество сосчитать. Трещины в стене, ползущие все выше и выше к потолку. Пыльный абажур с выцветшей бахромой. Застиранное до белых пятен на животе платье полной соседки. Облупившуюся краску на единственной во дворе лавочке. Запах пшенного супа с поджаркой из окна дома напротив. Комочки в манной каше, крутой до безобразия. Вкус варенья на губах и жар порки отцовым ремнем. Соль слёз и страшный угол без мебели. Запах чахлой черемухи и внезапные весенние холода. Редкое пение соловья по ночам и маленький боровичок на крепкой ножке, выросший в лопухах за гаражами. Боровичок был моим секретом. И в тот день я, весь нарядный, в красных сандалиях и стареньких, но чистеньких джинсах, с синенькой пластмассовой китайской машинкой на веревочке, шел навестить свой гриб. Грым-грым! Грым-грым! Отсчитывал ступени, отделявшие меня от последней лестничной клетки до подъездной двери, мой синий автомобильчик. Его деревянные колеса, поставленные отцом на замену китайской пластмассе, громко стучали даже на пыльной утоптанной земле. По крайней мере, мне так казалось. Конечно, они не стучали. Просто создавали неимоверно громкое трение на любой плотной поверхности. О, эти дубовые колеса! Из настоящего западного дуба Конфедерации! Не то чтобы я так любил играть в машинки. О нет! Я вырос из таких игрушек в пять лет. Но мне доставляло невыразимое удовольствие грюкать деревянными колесами на весь подъезд, ловя бесконечно повторяющееся эхо. Да, я помню и такие подробности. В то время был весьма жаден до любых деталей и подробностей. Я упивался ими, ел огромной ложкой эмоций, взвешивал и расщеплял, разбирал на кубики крупиц и собирал заново в стройную башню моего видения мира. Именно поэтому я так четко запомнил тот день. День Горячей Воды. Во времена войны Конфедерации с Пути’ной горячая вода стала недоступной роскошью. В смысле горячая вода из крана. Естественно, моя мать могла легко превратить воду ледяную в воду кипяченую. Посредством газовой плиты. Но в те времена и газ, это голубое топливо, стал действительно редким ископаемым. Поэтому воду кипятили с помощью маленьких витушек, называемых кипятильниками. И то когда в нашем районе включали электричество. А его в нашем районе Кловега включали не так часто. Нет! Наш город не был таким диким! Что вы, что вы! Не поймите неправильно. И свет, и газ, и горячая вода у нас были. Но в основном в районе Альфита. В этом рае для тех, чьи мамы и папы были почетными гражданами Пути’ны. В остальных же районах эти коммунальные драгоценности были редко доступны. Ибо – война. В послевоенное время стало попроще. Появились газ, свет, а с ними и горячая вода, приготовленная вручную с помощью газовой плиты или кипятильных витушек (да, не у всех после войны остались газовые плиты). Но вот вода из крана, жаркая, обжигающая, манящая, продолжала считаться роскошью. Ее включали только раз в году. И только на коротких 6 часов, за которые надо было успеть постирать, помыть всех членов семьи и успеть поприсутствовать на праздничном фейерверке в честь Дня Мэра, хотя никто в городе не называл эту дату именно так. День Горячей Воды – вот как мы называли мэрское торжество. Так вот именно в День Горячей Воды я спускался с третьего этажа во двор, волоча за собой машинку на веревочке и доводя до исступления соседских бабулек стуком деревянных колес. Почти у самой подъездной двери я нос к носу столкнулся с бабой Ирой, сумасшедшей старухой, которая помнила еще самого Горбачева. Кто это, я не знал, но знал одно – человек, видевший этого самого Горбачева, наверняка очень древний человек. - Гулять? – спросила меня баба Ира. – Во двор? Я кивнул, умолчав о секретном боровике. Не дело рассказывать о нем кому ни попадя. Тем более древней бабе Ире из позапрошлого века. - Ты, смотри, недолго, – напутствовала она меня, слегка приподняв сучковатую палку, заменяющую ей трость. – Вода она не ждет! Я снова кивнул, понятия не имея, о чем собственно речь. - На вот, пососи, - и баба Ира протянула мне горсть фиолетовых полурастаявших леденцов. – Бери, не трусь, чай не отрава, - и она с силой впихнула мне леденцы в руку. Я молча сжал фиолетовые липкие кругляши и всем телом толкнул подъездную дверь, лишь бы побыстрее избавиться от назойливой старухи. Двор встретил меня гукающим курлыканьем худых голубей, гудением одинокой пчелы, стрекотом кузнечиков, резкими взмахами бело-серых простыней и пододеяльника в зеленый горошек, криками какой-то женщины из дома напротив «Борька! Борька! Борюсик, ёп твою мать! Иди сюда, зараза эдакая!» и стуками костяшек домино. В домино на единственной лавочке играли дядя Вова и Семен Семеныч. Дядя Вова, интеллигентно-алкоголического вида, в стоптанных сандалиях, хмурился и часто-часто потирал свой нос, весь в проступающих мелких капиллярах. Семены Семеныч, рыжий боцман в отставке, с синими рисунками на обеих руках, весело хохотал. - А что прибыло, то прибыло! Отдавать не намерен! Дуплюсь! - Ах, ты ж! – потер свой нос дядя Вова, всматриваясь в свои костяшки домино. Он явно проигрывал. - А! Изя! – воскликнул, увидев меня, Семен Семеныч. – Давай к нам, сухопутник! - Славик! Иди, иди, гуляй! – пропела мне с балкона мать, вытряхивая половик. – Нечего тебе со взрослыми тут! Вот вырастешь…! Надо сказать, что зовут меня Изяслав. В честь какого-то там князя. Мать моя раньше преподавала историю в школе, вот и удумала назвать сына в честь аристократа. Хотела, чтобы имя помогло мне пробить дорогу в жизнь, но вышло немного иначе… Насмешек из-за княжеского имени я за свою жизнь схватил столько, что хватит вымостить дорогу до Колымы и обратно. - Ну, коль мать сказала, - подмигнул мне Семен Семеныч, - то делать нечего. Иди, Изик! Гуляй! Рыба! – с размаху влепил он костяшку в фигуру, даже близко не напоминающую чешуйчатых молчаливых обитателей аквариума. И я пошел гулять. То есть все думали, что я пошел гулять. На самом деле я пошел за гаражи. К своему секретному боровику на толстой крепкой ножке. Он так замечательно пах! Сырой землей, прелыми листья и … чем-то еще, невыносимо прекрасным, отчего хотелось лизнуть его коричневую упругую шляпку. И я лизнул. Присел на корточки, согнулся в три погибели и, зажмурившись, лизнул. - Зачем? – этот вопрос прозвучал в стрекочущей тишине гаражей, как выстрел. Как гром среди ясного неба. Я-то, беспечный, полагал, что я здесь один! Я медленно обернулся. На меня в упор смотрел мальчик с серым лицом и большими черными глазами. Очень большими и очень черными, такими черными, что зрачок сливался с радужкой в единое целое. Я не помню, во что он был одет. Не потому, что не запомнил (в то время я все запоминал очень ясно и крепко), а скорее потому, что не понял, во что именно серый мальчик был одет. - Зачем? – повторил он свой вопрос. - Это мой гриб! – я исподлобья взглянул на незнакомца. - Я не спрашиваю, чей это гриб, - отчеканил мальчик, - я спрашиваю «зачем?» Зачем ты это делаешь? - Что? – растерялся я. Мальчик был такой же странный, как и баба Ира. - Зачем ты его лижешь? - Потому что он мой. К стыду своему, я не мог объяснить, почему я лижу какой-то (мой!) гриб за гаражами. Да я и сейчас, пожалуй, не смогу этого объяснить. Это был порыв. Секретный порыв. Мое маленькое тайное удовольствие. - Ты голодный, - полувопрос, полуответ странного мальчика окончательно поставил меня в тупик. - Нет, - я замотал головой, - я не голодный. - Тогда зачем? - Ну… Как бы… Праздник, - выпалил я первое, что пришло в голову. - Вы на праздники лижите грибы? – не унимался черноглазый. - Нет. Мы моемся в ванне. В самой настоящей ванне. С горячей водой. Из крана. Серый мальчик смерил меня долгим взглядом. - Ты не грязный. - Так сегодня праздник! День Горячей Воды! Сегодня все чистые! - Тогда зачем мыться? Я призадумался. И, правда, зачем в День Горячей Воды мыться, если всю чистоту наводят до праздника? Еще вчера мама искупала меня в тазиках, выдала чистые джинсы и рубашку с коротким рукавом. Может, взрослые, как всегда что-то напутали? - Я не знаю, - честно признался я. – Но в День Горячей Воды все чистые. - До того, как в праздник моются? – уточнил мальчик. - Да, - кивнул я. – Наверное, все дело в кране, - сделал я свое первое жизненное открытие. – Обычно горячая вода из него не течет. - А что течет? - Ничего. Или холодная вода. - А как же вы тогда моетесь? - В тазиках, - просветил я глупого мальчика. - А зачем тогда ванна? – не прекращал он допроса. - Для банок с вареньем, - сделал я второе жизненное открытие. - В праздник вы моетесь с банками варенья? – продолжал откровенно придуриваться серый мальчик. - Нет! В праздник мы моемся в ванне! - Где банки с вареньем? «Он сумасшедший!» - подумал я в тот момент. Только сумасшедший может спрашивать такую чушь с совершенно серьезным лицом. Именно в тот момент я по-настоящему испугался. Знаете, даже в наши годы, даже после всех пережитых ужасов войны, не было ничего страшнее для мальчишек и девчонок, чем рассказы о сумасшедших дядях, которые показывают свои неприличия, а затем сажают детей в мешок и уносят далеко-далеко. Но мой безумный незнакомец был мальчиком! Примерно моего возраста! Я совершенно запутался. Страх сковал мой язык, и я смог выдавить лишь некое подобие «Ммммм…Да, где банки с вареньем». - Вы странные, - холодно констатировал мальчик. - Что?! – разозлился я, и мой страх резко испарился. Это еще кто странный! «Зачем?», ванны, банки с вареньем, чистота и, главное, слежка! Слежка за мной и моим секретным боровиком! И я? Я после этого странный?! – Да ты на себя посмотри! Серожоп! – выкрикнул я, наверное, самое смертельное оскорбление, первым пришедшее на ум. - Вы странные, - спокойно продолжал мальчик. – Вы моетесь с банками варенья, лижете грибы… - Ты что с Луны свалился?! – я до глубины души был поражен спокойствием мальчика. - Я не с Луны, я с Альфа Центавра. - А! Так ты альфит! – для меня все встало на свои места. Альфиты, жители района Альфита, понятия не имели о той жизни, что была привычна для меня и моих родителей. - Альфит? – переспросил мальчик. – Я не альфит. Я с Альфа Центавры. - Не дури! Ты – альфит! – я поставил руки в боки. – Иди уже! В свою Альфу! И чтобы это… На вот, - я протянул ему уже ком фиолетовых леденцов бабы Иры. – Чтобы молчал! Понял? - Понял, - сказал серый мальчик, взял ком леденцов и… И исчез. Я потер глаза. Черноглазого действительно не было. Почудилось? Возможно. Я взглянул на свой секретный боровик, точнее на место, где он рос. Проклятый альфит! Он каким-то образом умудрился спереть мою коричневошляпочную тайну! Зря только леденцы отдал! Пусть они и от бабы Иры, сумасшедшей старухи, но все же леденцы… Я обшарил все гаражные лопухи, но боровика, так и не нашел. «Славаааа! Славаааа!» Ветер донес истошный крик моей матери. Пора было возвращаться. Я забрал свой синенький пластмассовый автомобиль с деревянными колесами и поплелся домой. На лавочке дядя Вова и Семен Семеныч о чем-то ожесточенно спорили. - Да мы их в два счета размажем по стенке! – кипятился дядя Вова. – У нас вон какая армия! - Хех, - хмыкал Семен Семеныч, - какая армия после войны! - Боеспособная! Опытная! - Нет, брат, тут не то. Опыт-то опытом, а с таким противником мы еще не воевали… Тут ведь осторожнее надо. Это дело такое. Дипломатов сначала бы направить, переговоры там закатить… - Да какие переговоры! – нервничал дядя Вова. – Мочить этих уродов надо! Они уж сколько веков крадут наших на опыты! Ты только посчитай! А мы миндальничать с ними еще будем?! Ну, не-е-ет! Я на это не подписываюсь! - А твоей подписи еще и не спросят, - послюнил папироску Семен Семеныч. – Что там, - он указал пальцем наверх, - решат, то и будет. - Да как же это так? Чтоб без народа? Да при демократии? - А вот так, - закурил Семен Семеныч. – Вот ты, Изя, за кого – за инопланетян или за наших? – обратился он ко мне. Но ответить и спросить, а в чем вообще дело, я так и не успел. Мать, пулей вылетев из подъезда, схватила меня за руку и потащила домой. - Еще раз увижу, как куришь, уши оторву! - Мам, я не курил! - Но вдыхал! Давай, шевелись поскорому! Воду горячую дали! Уже потом в пенной ванне я попытался осмыслить разговор между Семен Семенычем и дядей Вовой. Наши, инопланетяне… Это что ль те, что на тарелках? Я представил себе маленьких человечком, оседлавших чайное блюдце, и тихонько захихикал. И куда они против нашей Армии, которая, как известно, всех сильней? Тоже мне! Нашли, о чем беспокоится! Пенные пузыри, тая, приятно щекотали кожу. Поднимавшийся от воды пар, одновременно делал тело и легким, как перышко, и словно налитым свинцом. Запах шампуня, розового мыла и резиновой уточки, доставшейся матери по блату, смешивался в одну благовонную симфонию. Но не от слова «вонь», а от слова «благо». С балкона пахло свежевыстиранным бельем и мамиными духами. Эти духи спорили о чем-то с отцовым одеколоном. Слов разобрать я не мог, но в том, что спор этот носил исключительно развлекательный характер, был твердо уверен. Глаза мои слипались от нереальной чистоты. Голова клонилась все ниже и ниже, руки и ноги стали невесомыми. В тот миг я познал, что такое настоящее блаженство. Счастье-блаженство. Короткое, как лопающаяся пена. Назавтра, после Дня Горячей Воды, была война с Серыми. И обжигающий кипяток из крана мы не видели еще долго. Но все мы, и я, и моя младшая сестра, родившаяся в первый год войны, и мама, и погибший от взрыва отец, и соседи, все мы ждали, надеялись и верили, что однажды (ну, когда-нибудь!) День Горячей Воды вновь отметят фейерверком. И так и было. Вот только баба Ира не дожила до этого момента. Момента счастья-блаженства, короткого, как человеческая жизнь.