Кьёг улыбался.

[Inpu]

Выставляю на ваш суд небольшой яойный фанфик. Сробил (содрал) я его сам, по мотивам одного известного произведения (может кто и догадается). С меня тогда саке. Можно проилюстрировать данный опус и получим мангу про самураев. ^_^

 

 

 

1796 год. Киото. Дворец наместника Набунаги.

Действующие лица:

- Старый самурай. (воин)

- Молодой самурай. (юноша)

- Саке.

 

Младший сын господина Набунаги зажёг свет. Тени исчезли. На полу его комнаты сидел пожилой воин.

— Ничего не могу поделать, — сказал он, выдержав паузу, - дав время молодому самураю, как следует рассмотреть себя.

— Над собой я не властен. У тебя есть саке?

— Есть. В этом мой отец понимает толк. А ты давно пристрастился к саке?

— С тех пор, как в моей жизни не стало тебя.

Юноша встал, пошёл в соседнюю комнату и вернулся с двумя бутылочками саке.

— Мой отец приказал изменить старые законы изготовелния саке, — заметил он.

Воин смотрел на него, не понимая.

Просто уловка расы господ, чтобы увеличить экспорт и получить доход.

— Откуда у тебя загар? — спросил воин.

— Я была на Окинаве у своего дяди. Там тёплое море.

— Ты снимал кимонно?

— Нет. Но иногда в тайне от отца и родственников я принимал солнечные ванны.

— С каких пор ты отказался от благородной бледности кожи?

— По совету одного знакомого.

Старый самурай вызывающе посмотрел молодому в глаза.

— Прекрасно. Солнечные ванны очень полезны для здоровья.

Юноша налил саке и подал ему. Саке было терпким и ароматным.

--Я такого не пил с тех пор, как оставил службу у своего хозяина.

— Может быть, ты хочешь знать, кто мне посоветовал? — спросил юноша.

— Нет.

Раньше старый воин, наверно, всю ночь напролет только об этом бы и спрашивал. Теперь его это не интересовало. Ощущение зыбкой нереальности, возникшее вечером, опять охватило комнату.

— Ты изменился, — сказал молодой самурай.

Воин по прежнему неподвижно держала чашку с саке в руках.

— Я, наверно, хотел бы, чтобы ты не изменился.

Старый самурай выпил саке.

— Чтобы легче расправиться со мной?

— Разве я с тобой и раньше не мог расправиться?

— Не знаю. Думаю, что нет. Все это было очень давно. Но когда я вспоминаю, каким я был раньше, то останавливаюсь как бы в недоумении: право, ты мог бы попробовать сделать это. Но хорошо, что ты меня предупредил. Между прочим, саке очень хорошее. Наверно, его выдерживали положенное время.

— Чего нельзя сказать о тебе?

— Перестань, пожалуйста, — сказал воин. — Ты не только возбуждаешь, ты еще и смешишь. Такая оригинальная комбинация встречается очень редко.

— Что-то ты очень самоуверен, — сердито сказала юноша, все еще держа на весу чашку с саке.

— Нисколько. Но разве ты не знаешь, что предельная неуверенность, если она не кончается смертью, может привести в конце концов к спокойствию, которое уже ничем не поколеблешь? — сказал самурай, смеясь. — Все это, конечно, громкие слова, но они — вывод из бытия, которое можно сравнить с существованием парящей ласточки.

— А что это за существование?

— То, которое веду я. Когда негде остановиться, когда нельзя иметь крова над головой, когда все время мчишься дальше. Существование ронина. Бытие отверженного самурая. И знаешь: нас гораздо больше, чем думают. К их числу принадлежат иногда даже те, кто никогда не покидал своего угла, своего хозяина.

— Звучит неплохо, — сказал юноша.

Воин смотрел на него, когда он пил. Как он еще молод, — думал он, — молод, неопытен, мил, безрассуден и упрям. Он ничего не знает. Не знает даже того, что ронин — это понятие, связанное не только с долгом.

— Ты хотел бы вернуться к господину Набунаге, тогда бы мы смогли чаще видеться? — спросила он.

— Не думаю, что смогу это сделать. Мое гири, было осквернено против моей воли, это сделало меня изгнанником. Придется им остаться. Назад возврата нет.

— Даже ко мне?

— Даже к тебе, — ответил старый самурай. Назад дороги нет. Иначе — гибель.

— Я так и думал. — юноша долтл саке. — А тебе разве никогда не хотелось вернуться?

— Всегда хотелось, — сказал воин. — Ведь я никогда не следую собственным убеждениям. Между прочим, это придает им особую привлекательность.

Юноша засмеялся.

— Выдумки!

— Конечно. Похоже на паутину, которой мы стараемся скрыть что-то другое.

— Что же?

— То, чему нет названия.

— То, что бывает только ночью?

Ветер времени вдруг стих, перестал свистеть за домом. Ощущение было такое, словно всё оказался вдруг в небе. И летело рядом с ласточками, но сопротивления со стороны неба отсутствовало.

— Как тебя теперь зовут? — спросила юноша.

— Кеншин.

Секунду он размышлял.

— Очень странное имя, оно для тебя что-то значит?

Воин улыбнулся.

— Нет, Кьёг. Это чистая случайность. Человек, от которого я унаследовал это имя, в свою очередь получил его от другого. Мертвый Руори Кеншин живет теперь во мне, как вечный ронин — уже в третьем поколении. Чужой, мертвый дух-предок.

— Ты не знал его?

— Нет.

— Ты чувствуешь себя другим с тех пор, как носишь другое имя?

— Да, — ответил самурай. — Потому что это связано с долгом.

— Даже если этот долг не твой, даже если он фальшивый?

Воин засмеялся. Поистине это был вопрос из другого мира.

— Настоящий или фальшивый долг — это меня нисколько не занимает. На эту тему можно сочинить философскую притчу. — И начинаться она должна с вопроса: что такое имя вообще? Случайность или закономерность?

— Имя есть имя, — сказал юноша упрямо. — Я всегда боролся за твоё имя. Ведь оно было и моим. А теперь вдруг явился ты, и я узнаю, что ты нашел себе другое.

— Оно было мне подарено, и это был для меня самый драгоценный подарок. Я ношу это имя с радостью. Это проявление доброты. Человечности. Если меня когда-нибудь охватит отчаяние, новое имя напомнит мне о том, что доброта еще существует на свете.

— Я говорю не о фамилии моей семьи, — сказала молодой. — Я все еще ношу твоё имя. То, прежнее, сэнсей Кеншин.

Самурай разлил вторую бутылочку саке.

— Мне рассказывали, будто у айнов существует обычай время от времени менять имя. Когда самурай чувствует, что он устал от своего прежнего «я», он берет себе другое имя и начинает новое существование. Хорошая идея!

— Значит, ты вступил в новое бытие?

— Сегодня, — сказал воин.

— Разве ничего не берут с собой в новое существование?

— Только эхо, — ответил он.

— Никаких воспоминаний?

— Воспоминания, которые не причиняют боли и не беспокоят, как раз и есть эхо.

У Кьёга был такой вид, будто он собирался в следующее мгновение швырнуть чашку самураю в лицо. Воин взял у него чашку и опять налил саке.

— Ты заставляешь меня высказывать то, чего я на самом деле не имел в виду, — с гневом сказал он. — Подумать только, о чем мы тут говорим? К чему? В первую ночь, после стольких дней разлуки! Вместо нежных объятий? Неужели мы ненавидим друг друга?

— Мы и любим и ненавидим.

— Слова! Откуда их у тебя столько? Разве хорошо, что мы сидим так и разговариваем? Или у тебя там всегда было общество, что ты научился так говорить?

— Нет, — сказал воин. — Совсем напротив. И именно поэтому слова вдруг посыпались из меня, словно яблоки из корзины. Я так же подавлен этим, как и ты.

— Это правда?

— Да, Кьёг, — сказал он. — Это правда.

— Для меня это слишком сложно.

— Для меня тоже. Право, разве не довольно того, что я здесь, с тобой, что ты жив и что меня еще не запресовали 8.) самураи твоего отца?

— И ради этого ты приехал?

Старый самурай ничего не ответил. Он из под прикрытых глаз разглядывал юношу. Кьёг сидел, слишком привлекательный и манящий, — обнаженные плечи, с чашкой саке в руке, требовательный, лукавый, прямой и смелый, и самурай вдруг понял, что так ничего и не знает о нём. И раньше тоже не знал. Он вдруг почувствовал себя в роли человека, который был уверен, что владеет прелестной овечкой. Он привык думать так и заботился о нём, как вообще следует заботиться о маленьких ягнятах. И вдруг — в один прекрасный день в руках у него вовсе не овечка, а молодой лис, которому совсем не нужны голубая ленточка и мягкая щетка и который способен отхватить зубами руку, что ее ласкает.

Старый самурай не стал ничего объяснять. Это привело молодого юношу в замешательство. Потом он бросился в атаку. Он не мог понять, почему старый воин не позволяет себе прикоснуться к нему, и сочёл себя оскорбленным. Мечи скрестились. Кьёг так и не научился владеть мечём, и старый самурай с лёгкостью отразил все его атаки и в конце выбил катану из его рук.

— Люди в моем положении становятся суеверными, — сказал он ему. — Они привыкают думать, что если прямо говорить или делать то, что хочется, то непременно выйдет обратное. Поэтому они очень осторожны. Даже в словах.

— Что за бессмыслица!

Воин засмеялся.

— Надеюсь, твое суеверие не распространяется слишком далеко?

— Лишь настолько, Кьёг, — сказал он довольно стойко, — что я верю — стоит сказать о моих к тебе чувствах, как в следующую минуту в дверь постучатся самураи твоего отца.

На секунду он замер, точно чуткое животное, заслышав тревожный шорох, затем медленно повернул к юноше.

— Так это и есть причина? — тихо спросила Кьёг.

— Одна из причин, — ответил воин. — Как же ты можешь вообще ожидать, что мысли мои упорядочатся, когда я из унылой преисподней перенесен вдруг в рай, грозящий опасностями?

— Я иногда думал о том, как будет все выглядеть, если ты вернешься, — сказал молодой самурай, помолчав, — представлял себе это совершенно иначе.

Старый воин не стал спрашивать, что именно он себе представлял. — Всегда бывает иначе, — сказал он.

Юноша улыбнулся.

— Нет, Кьёг, ты ошибаешься, нам только кажется так. Есть еще саке?

Юноша обошёл вокруг старого война походкой гейши, поставил саке рядом с собой и потянулся. Нежные плечи покрытые загаром южного солнца, он был беззаботен в своей наготе, как женщина, которая знает, что желанна, и не раз слышала об этом.

— Когда я должен уйти? — спросил воин.

— До завтра самураи отца не будут тревожить меня.

— Значит, утром?

Юноша кивнул.

С улицы донесся мерный топот ног и песня.

— Что это?

— Солдаты или самураи отца. В Киото теперь всегда кто-нибудь гуляет.

Воин встал и взглянул сквозь просвет. Шел отряд подвыпивших самураев, ни один из них не был ему знаком.

— Самое интересное, что ты совсем не похож на своего отца.

— Виноват, наверно, кореянка-бабушка, — заметил молодой. — В роду у нас была такая, она была из знатной семьи и моего деда заставили жениться на ней. А теперь скрывают, словно она из простолюдинок.

Он зевнул и еще раз потянулся и стал вдруг совершенно спокойным, словно они уже несколько недель жили далеко от Киото вместе и им не грозила никакая опасность, где их не смогли бы достать солдаты его отца.

Они оба избегали пока говорить на эту тему. Юноша ни разу не спросил старого самурая о жизни в изгнании. Но старый воин знал, что юноша видел его насквозь и уже тогда принял бесповоротное решение.

— Ты хочешь спать? — спросил он.

Молодой и старый самурай улеглись рядом. Трудно было представить, что когда-то они каждую ночь спали вместе. Теперь они опять были рядом, но совсем другие — чужие и странно близкие. Воин постепенно снова узнавал дыхание юноши, запах его волос и — более всего — запах кожи.

Старый самурай долго не спал, держа его в своих объятиях, смотрел на горящую лампу и полуосвещенную комнату, узнавал и не узнавал его, и забыл, наконец, обо всех тревогах.

— У тебя кто-нибудь был? — прошептал юноша, не открывая глаз.

— Не больше, чем это было необходимо, — ответил воин. — И никогда не было такого, как ты.

Он вздохнул и сделал движение, желая повернуться набок, но сон осилил его, и он снова откинулся назад. Сон медленно овладевал и старым самураем. Сновидений не было, только тишина и дыхание молодого и трепетного тела заполнявшие комнату. Они проснулись уже под утро. Ничто больше не разделяло их, и тогда, наконец, они слились воедино, и опять окунулись в сон, будто в какое-то облако, в котором уже не было мрака, только мимолётный блеск хорошо отточенной стали.

На утро, ворвавшиеся самураи, обнаружили безжизненное тело молодого господина.

Кьёг улыбался.

[Inpu]

Жаль, что не понравилось.

Это Мария Ремарк. "Ночь в Лиссабоне". Вывертыш. Кто читал... тот поймёт.

Изменено 24 мая, 2005 пользователем Inpu (смотреть историю редактирования)