Спойлер:Пару строчек для тех, кто рассказ уже читал в ПроЗайчиках. Он переработан примерно на 20-30%. Не по сюжету, коего по-прежнему мало, но по стилю и всему такому прочему. Были устранены некоторые ошибки, приняты к рассмотрению все замечания, высказанные ранее. Поскольку согласен был не со всем, менял тоже не всё. Кое-что из текста благополучно "потерялось", кое-что добавилось. Изменения не то чтобы совсем косметические, но на полноценную переработку не тянут. Да этого и не планировалось. С удовольствием почитаю отзывы. Критика приветствуется и положительная, и отрицательная. Текст не новый, поэтому способность к конструктивному восприятию замечаний уже должна иметь место быть. Когда-то считал этот текст своим "самым-самым", потом спустя год перечитал и был жутко разочарован, увидев свежим взглядом некоторые явные "шероховатости". Теперь, ещё спустя год, надеюсь, что их удалось устранить. Взглядом назад, выражу огромную благодарность людям, которые дали мне пищу для размышлений в прошлый раз и таким образом помогли не упустить большее количество деталей или вообще заострить взгляд на каком-то объёмном аспекте. Это... впрочем, не буду здесь их перечислять. Лучше поставлю по плюсику, и они сами всё поймут (вспомнят). Это было маленькое лирическое отступление. А теперь к тексту. Ботинки 1 Всё началось, когда... хотя, если честно, всё началось гораздо раньше, месяца четыре назад, одним прохладным осенним утром, когда... впрочем, ведь не столь важно - когда всё это началось, гораздо любопытнее что, собственно... да, собственно, и это не столь важно, ведь из контекста уже понятно, что рассказ начинается не с начала, точнее - с начала, но это начало не истории, а самого рассказа. "И какой из всего этого следует вывод?.. - подумал Генри, выходя из офиса в свой обеденный перерыв. - Аааа... Чёрт, я опять забыл протереть ботинки..." Всё началось с другой стороны, когда по дороге на работу никто не поинтересовался у Генри, как пройти к метро или ещё о чём-то подобном. Странность заключалась в том, что последнюю неделю Генри день за днём буквально терроризировали абсолютно незнакомые люди. Они спрашивали у него всё, что угодно - от традиционного времени и сигарет до кратчайшего пути к местному кладбищу. А "с другой стороны" в данном случае означало лишь то, что сторона, с которой всё началось, была отнюдь не единственной. Когда-то раньше Генри думал, что человек, у которого посторонние что-либо спрашивают - это человек полезный, человек уважаемый. Скажем, стоит себе этот человек на переполненной автобусной остановке, стоит себе и "в ус не дует". И тут к остановке подъезжает дорогущая спортивная иномарка, опускается боковое стекло, наружу выглядывает симпатичная девушка лет двадцати семи. Она обращается с вопросом именно к тому, особенному человеку. А он ничего и не делал, чтобы с ним вот так запросто заговаривали двадцатисемилетние девушки из иномарок. Стоял себе, никому не мешал, может, даже он был занят чтением или чем-нибудь ещё. Но, среди нескольких десятков людей из толпы, обратились именно к нему. "Хорошо быть особенным", - размышлял Генри в далёком-далёком прошлом. Он ещё в юности подметил такую деталь, мол, к одним людям незнакомцы обращаются постоянно, к другим же не обращаются никогда. И, что важно, это вовсе не вопрос случая - просто человек, с примерно равной долей вероятности, может быть особенным, а может им и не быть. Когда-то Генри мечтал тоже быть таким особенным, чтобы к нему за помощью обращались совершенно посторонние люди, чтобы все завидовали ему и смотрели с восхищением - вот, мол, какой он особенный, и всё такое... А теперь, так получилось, что уже несколько дней подряд Генри постоянно о чём-то спрашивали. А он ничего и не совершил для этого. Генри даже не сразу понял, что его наконец спрашивают, а когда понял, то стал получать удовольствие от собственной востребованности. Правда, счастье, как ему и подобает, длилось недолго - всего спустя сорок восемь часов, она (востребованность) уже надоела Генри. Тогда он достал с книжной полки свой старенький дисковый плеер, стёр с него полугодичный слой пыли и стал ходить по улицам только в наушниках. Впрочем, никому это особо не мешало, незнакомые люди продолжали подходить к Генри и несмотря на наушники всё так же спокойно и убедительно задавать ему свои вопросы. А Генри... Что мог сделать Генри?.. Ему ничего не оставалось, кроме как вынимать динамики из ушей и с тем же спокойствием, присущим ему с детства, отвечать-отвечать-отвечать. Спойлер: 2 Генри так до сих пор и не понял - что же вдруг ни с того ни с сего сделало его таким вот особенным. Поднимаясь в квартиру на лифте, он поглядел на себя в зеркало, надеясь найти ответ в нём. Но в собственном отражении Генри не увидел ничего нового - гладко выбритый подбородок, не очень аккуратная причёска, чёрный галстук, затянутый на шее, и "умное" выражение лица. Всё как обычно. Таких "умников" на улицах полно - ходят все туда-сюда, и все поголовно умные, все о чём-то думают. А тех, кто не выглядит умным, можно даже в расчёт не принимать. Ведь не выглядеть умным - это всё равно, что заниматься сексом в верхней одежде, как минимум - неудобно. "Вот оно! Может их привлекает моя одежда? - подумал Генри. - А что, галстук с костюмом выглядят весьма презентабельно, одна золотая булавка на груди чего стоит, да и плащ сидит отлично. Пожалуй, единственная недоработка - это ботинки, слишком уж старые, даже кое-где потрескались. Но... не зря ведь во Франции изобретали гуталин." Респектабельность... Да. Это определение подходило к внешнему виду Генри. Если незнакомый человек захотел бы охарактеризовать его одним словом, он непременно сказал бы "респектабельный". Впрочем, иногда Генри называли и модным, и красивым, особенно девушки. Для многих он казался слишком серьёзным, а для других многих - слишком самонадеянным человеком. Может поэтому его никогда не называли сексуальным, даже если подруги и думали о чём-то подобном, то уж точно не вслух. А намёки Генри никогда не понимал. Причём, делал ли он это "из принципа" или же из-за отсутствия соответствующего навыка, доподлинно неизвестно. "И как вообще можно рассчитать особенность человека, к которому обращаются с вопросами? - подумал Генри открывая дверь своей квартиры. - Это вообще особенность хорошего порядка или наоборот - негативный штамп, свидетельствующий об определённых недостатках?.." И даже если особенность хорошая, и стесняться её вроде бы незачем, Генри никак не мог понять - в чём тогда "хорошесть" этой самой особенности? Конкретно - в чём? Уважения она не прибавляет (люди-то незнакомые), денег тоже (понятно почему, редкий кретин станет оплачивать услугу, которую всем оказывают бесплатно), а благодарность сама по себе ничего не значит, чувства удовлетворения-то нет... Этика, мораль, социальные устои, вежливость - это лишь красивые слова для самоидентификации в рамках закостенелого общества, не более. Как сказал один писатель, живущий и поныне: "Вежливость - это всего лишь заранее определённая структура предложений, с тем же набором слов и тем же смыслом". Излишняя трата времени в угоду удобству общественного потребления себя. Фаст фуд. Отношения, завязанные розовым бантом. И нет здесь никакой романтики. Хотя знаете, ведь если хорошенько поразмыслить, то романтики не получится найти ни в чём, даже в самых казалось бы романтичных вещах. Например, в любви, великой и возвышенной несчастными поэтами. 3 У Генри, как и всех нормальных молодых людей, была девушка. Впрочем, если честно, девушка была не совсем у Генри, точнее - она была совсем не у Генри. Ещё разок, пожалуй... Да, как и всех нормальных молодых людей, Генри однажды угораздило влюбиться. Не то чтобы это чувство посетило его впервые, но вы ведь знаете, как оно бывает - каждая новая влюблённость перечёркивает все предыдущие и спокойненько так без особого сопротивления занимает первое место в их списке. Говорят, конечно, что самая первая любовь живёт с человеком вечно, и всё это вечно она остаётся первой как в прямом, так и в переносном смысле. "Чушь собачья, - сказал про себя Генри, уплетая котлету. - Первая любовь, как и первый секс, нигде и ни с кем не остаётся. Она растворяется в сгустках человеческого стеснения, смущения и липкого дурно-дурно-пахнущего пота". По статистике, только каждый семнадцатый человек может опознать свою первую любовь по фотографии спустя всего десять лет после расставания. И где, спрашивается, романтика? Куда она подевалась? Первая любовь, ауууу! Молодость, постоянное весеннее настроение, затёртые на коленках джинсы, стремления, свободные от обязательств, клетчатые кепки, ещё вполне нормальная девственность, полосатые носки с изображением Микки Мауса, полные лёгкие самоуверенности, вечно мятые майки заправленные в трусы, неисчерпаемая энергия и постоянное чувство голода. Где это всё осталось, а?.. Где затерялась это настоящее? Где она, жизнь?! Неужели всё необратимо?.. "Тьфу ты, - чертыхнулся Генри, выходя из подъезда. - Опять пробка..." 4 Естественно, по всем законам жанра, девушка, в которую Генри влюбился четыре месяца назад, оказалась несвободной, да к тому же и на полтора года младше него. Генри почему-то никак не мог представить себя рядом с девушкой моложе себя. Нет, у него имелись подруги и на год младше, и на три года, как-то он даже общался с девочкой на целых шесть лет моложе себя, нормально так общался, пока не надоело. Но подруги - это один разговор, а девушки для свиданий - другой. Звучит как нелепость... Да, именно так. Но ведь нет такого слова "лепость", хотя непременно должно быть. Но его нет, и как без него обходиться - непонятно. И вот, в кругу нелепости этой самой "лепости", нелепость Генри уже выглядела не такой уж нелепой. Размышляя об этой своей подсознательной причуде, Генри вспомнил фразу одного своего товарища, который говорил: "Я немного странный, но этим может каждый похвастаться". Да, именно. Совсем немного странности делает человека более нужным обществу, более понятным. Правда, товарищ, считавший себя странным, однажды исчез. Генри так толком и не разобрался, что в нём было такого странного, но фразу запомнил. Девушка, в которую Генри угораздило влюбиться, работала в одном с ним офисе. Когда Генри только познакомился с Мирель, они частенько встречались, болтали о том, о сём, иногда прогуливались вместе по дороге домой или в магазин и при любой возможности улыбались друг другу, словно знакомы по меньшей мере лет сто. А потом, спустя неделю-другую, Генри вдруг понял, что если всё так и дальше пойдёт, то очень скоро он скажет Мирель что-нибудь невыносимо банальное или же вовсе пошлое (а пошлость, как известно, это особо извращённая форма банальности), типа "Можно ли тебя поцеловать?" или "Давай встречаться!". Генри ещё не знал, что у Мирель и без него есть молодой человек и что она с ним вполне счастлива. Она ни о чём таком не говорила, а он и не спрашивал. Генри было хорошо с Мирель. Он думал, что и ей не менее хорошо рядом с ним. Наверное, так оно и было... но ровно до того момента, пока все трое однажды не встретились, и в действие не вступило правило "третий - лишний", при котором лишним оказался Генри. С той встречи минуло всего-то три месяца, но их отношения с Мирель за это время очень сильно изменились, и изменились далеко не в лучшую сторону. Они как-то робко съёжились, скомкались и практически полностью обесценились. Генри всё ещё продолжал каждый день встречать Мирель в офисе. Иногда они здоровались, перекидывались парой ничего не значащих фраз, изредка улыбались друг другу, но во всех этих действиях уже довольно чётко проступали некие границы обречённости и едкого разочарования. Их обозначил сам Генри. Обозначил, когда наконец смекнул, что не пристало интеллигентному человеку портить счастье своей же любимой девушки. Точнее - не совсем так, он не любил Мирель в прямом понимании этого слова, а был только влюблён в неё. Влюблённость же, по словам Генри, отличалась от любви примерно также, как алкогольное пиво отличается от безалкогольного. 5 Любовь... Где она прячется?.. Генри не знал этого. Он не знал, как прикасаться к ней, как правильно чувствовать её, как она живёт внутри. Что бы он ответил Мирель, если бы она вдруг призналась ему в любви? Не важно, насколько это реально, но если... Она бы сказала "я тебя люблю", а он... Он бы промолчал. Генри всегда молчал, когда не знал, что нужно сказать. Он научился этому ещё в детстве. Молчание может быть много более красноречивее слов. Да, это верно. Молчание всегда сохраняет за собой кусочек тайны, кусочек мечты. И Генри молчал, молчал с упорством достойным лучшего применения. Мирель не признавалась ему в любви, не вешалась на шею, не открывала ему потаённые участки своей души, а он продолжал молчать... Да и какое ему, собственно, дело до той души, которая никогда не будет с ним? Ведь нельзя понять чужую душу. Иногда Мирель пыталась флиртовать с ним, зачем-то ей это было нужно, всякие там поглаживания, якобы случайные касания и прочие тонкости, но он всё молчал, молчал с умным видом, словно бы обдумывая концепцию нового мироздания. О чём или о ком он думал на самом деле, можно было только догадываться. Кто-то однажды сказал, что молчание - золото. Наверное, этот человек очень обрадовался бы, вдруг встретившись с Генри, который без сожаления раздавал своё золото всем подряд. Да, когда человек влюблён, почему-то в его голове возникают только дурацкие мысли. Едва Генри понял, что с Мирель у него, увы, ничего не получится, он как-то незаметно ввёл в свой повседневный распорядок новый пункт - каждый день во время обеда Генри непременно доставал из кармана пиджака маленькую флягу с абсентом и отпивал из неё один-два глотка. С течением времени это превратилось для него в своеобразный ритуал, как, скажем, чистка зубов по утрам или прослушивание музыки перед сном. Он не боялся однажды превратиться в алкоголика. Ведь "бояться глупо", так говорили в любимом фильме Генри. А он не только не был глупым, но ещё не был и мечтателем. Он слишком безразлично относился к своему будущему... "Гордиться тут нечем, стыдиться тоже нечего, - думал Генри, шагая вдоль дороги. - И кто же это сказал, что тяга к выпивке - не болезнь, а состояние души?" 6 Ещё с утра Генри преследовало отвратительное настроение, и не только из-за отсутствия внимания к себе со стороны незнакомцев. Нет, сегодня ему даже на ноги никто не наступал. "Странно, - подумал Генри. - Ещё вчера все так и норовили пройтись по моим начищенным ботинкам. А теперь... ни вопросов не задают, ни на ноги не наступают... - Генри вздохнул. - Что же творится в этом чёртовом мире?" Он специально растягивал шаг в автобусе, специально медленно протискивался в толпе пассажиров - но нет, если уж людям вздумалось не наступать тебе на ноги, ведь не наступят. Нарочно аккуратненько так пройдут, да ещё и улыбнутся, гады; на, мол, тебе - ни единого следа на обуви. Генри уже давно приметил - если человек в автобусе прижимается к поручням, чтобы пропустить каждого пассажира, его непременно будут задевать: локтями, сумками, рюкзаками и так далее; но стоит спокойненько встать и расправить плечи, ни одна сволочь тебя не заденет, все найдут способ пройти, чтобы даже в мыслях не потревожить безразличного к ним человека. Против зла у людей есть аргументы, против добра - есть, причём в большей степени те же самые, а вот против безразличия аргументов нет ни у кого. Разве что безразличием отвечать на безразличие, но это всё равно что смотреть на собственное отражение в зеркале, ожидая, пока оно моргнёт. 7 Генри минут пять простоял в автобусе, непрестанно осматривая свои старенькие ботинки. Он думал о тех людях, которым наплевать и на него, и на его ботинки, наплевать наступит ли кто-нибудь на них или на него, наплевать - подойдут ли к Генри ещё хоть раз незнакомцы со своими вопросами, наплевать и на то, что Мирель не поздравила Генри с днём рождения, единственным днём, когда он просил своих знакомых всего лишь не беспокоить его, просил уже не первый год. Как странно, в этот раз так никто и не побеспокоил... Но людям-то на это плевать. Впрочем, Генри было наплевать на них ещё в большей степени, нежели им на него. Он не чувствовал себя лучше или хуже остальных - Генри никогда не пытался противопоставлять себя обществу. Его реакцией на все проявления социальной активности была лишь снисходительность, снисходительность подконтрольная и беззлобная. Она вряд ли могла кого-нибудь обидеть, поскольку существовала только внутри сознания Генри. Мало кто мог приметить её извне. Генри часто думал о Мирель, чаще чем надо было и много чаще чем он себе позволил. Он вспомнил о ней и в автобусе. Вспомнил случайно и беспредметно - её образ промелькнул мимо глаз Генри и растаял в лучах весеннего солнца. Затем он вспомнил о том дне, когда, спустя неделю раздумий, решил больше не общаться с Мирель, вспомнил, как он впервые специально не поздоровался с ней, как ещё через несколько дней перестал смотреть ей в глаза. Ему вдруг показалось, что перестав замечать Мирель, он перестал замечать и саму жизнь. Когда Генри вышел из автобуса, с другой стороны его кто-то окликнул. Удача снова улыбнулась ему. Генри неторопливо снял свои наушники и так же неторопливо объяснил незнакомой девушке, как проехать к местной фабрике по производству мебели. "Прямо, по левой стороне, ни за что её не пропустите", - безучастно сказал "особенный человек". Поблагодарив его, девушка ушла. Генри же чуть смущённо улыбнулся чистому однотонному небу, потом в очередной раз посмотрел на свои ботинки, уже слегка пыльные. Подняв взгляд, он сразу же приметил Мирель, которая прогуливалась неподалёку под руку с каким-то молодым человеком. Она прошла мимо Генри, даже не посмотрев на него. По крайней мере, ему хотелось в это верить...