Выставляю на ваш суд небольшой яойный фанфик. Сробил (содрал) я его сам, по мотивам одного известного произведения (может кто и догадается). С меня тогда саке. Можно проилюстрировать данный опус и получим мангу про самураев. ^_^ 1796 год. Киото. Дворец наместника Набунаги. Действующие лица: - Старый самурай. (воин) - Молодой самурай. (юноша) - Саке. Младший сын господина Набунаги зажёг свет. Тени исчезли. На полу его комнаты сидел пожилой воин. — Ничего не могу поделать, — сказал он, выдержав паузу, - дав время молодому самураю, как следует рассмотреть себя. — Над собой я не властен. У тебя есть саке? — Есть. В этом мой отец понимает толк. А ты давно пристрастился к саке? — С тех пор, как в моей жизни не стало тебя. Юноша встал, пошёл в соседнюю комнату и вернулся с двумя бутылочками саке. — Мой отец приказал изменить старые законы изготовелния саке, — заметил он. Воин смотрел на него, не понимая. Просто уловка расы господ, чтобы увеличить экспорт и получить доход. — Откуда у тебя загар? — спросил воин. — Я была на Окинаве у своего дяди. Там тёплое море. — Ты снимал кимонно? — Нет. Но иногда в тайне от отца и родственников я принимал солнечные ванны. — С каких пор ты отказался от благородной бледности кожи? — По совету одного знакомого. Старый самурай вызывающе посмотрел молодому в глаза. — Прекрасно. Солнечные ванны очень полезны для здоровья. Юноша налил саке и подал ему. Саке было терпким и ароматным. --Я такого не пил с тех пор, как оставил службу у своего хозяина. — Может быть, ты хочешь знать, кто мне посоветовал? — спросил юноша. — Нет. Раньше старый воин, наверно, всю ночь напролет только об этом бы и спрашивал. Теперь его это не интересовало. Ощущение зыбкой нереальности, возникшее вечером, опять охватило комнату. — Ты изменился, — сказал молодой самурай. Воин по прежнему неподвижно держала чашку с саке в руках. — Я, наверно, хотел бы, чтобы ты не изменился. Старый самурай выпил саке. — Чтобы легче расправиться со мной? — Разве я с тобой и раньше не мог расправиться? — Не знаю. Думаю, что нет. Все это было очень давно. Но когда я вспоминаю, каким я был раньше, то останавливаюсь как бы в недоумении: право, ты мог бы попробовать сделать это. Но хорошо, что ты меня предупредил. Между прочим, саке очень хорошее. Наверно, его выдерживали положенное время. — Чего нельзя сказать о тебе? — Перестань, пожалуйста, — сказал воин. — Ты не только возбуждаешь, ты еще и смешишь. Такая оригинальная комбинация встречается очень редко. — Что-то ты очень самоуверен, — сердито сказала юноша, все еще держа на весу чашку с саке. — Нисколько. Но разве ты не знаешь, что предельная неуверенность, если она не кончается смертью, может привести в конце концов к спокойствию, которое уже ничем не поколеблешь? — сказал самурай, смеясь. — Все это, конечно, громкие слова, но они — вывод из бытия, которое можно сравнить с существованием парящей ласточки. — А что это за существование? — То, которое веду я. Когда негде остановиться, когда нельзя иметь крова над головой, когда все время мчишься дальше. Существование ронина. Бытие отверженного самурая. И знаешь: нас гораздо больше, чем думают. К их числу принадлежат иногда даже те, кто никогда не покидал своего угла, своего хозяина. — Звучит неплохо, — сказал юноша. Воин смотрел на него, когда он пил. Как он еще молод, — думал он, — молод, неопытен, мил, безрассуден и упрям. Он ничего не знает. Не знает даже того, что ронин — это понятие, связанное не только с долгом. — Ты хотел бы вернуться к господину Набунаге, тогда бы мы смогли чаще видеться? — спросила он. — Не думаю, что смогу это сделать. Мое гири, было осквернено против моей воли, это сделало меня изгнанником. Придется им остаться. Назад возврата нет. — Даже ко мне? — Даже к тебе, — ответил старый самурай. Назад дороги нет. Иначе — гибель. — Я так и думал. — юноша долтл саке. — А тебе разве никогда не хотелось вернуться? — Всегда хотелось, — сказал воин. — Ведь я никогда не следую собственным убеждениям. Между прочим, это придает им особую привлекательность. Юноша засмеялся. — Выдумки! — Конечно. Похоже на паутину, которой мы стараемся скрыть что-то другое. — Что же? — То, чему нет названия. — То, что бывает только ночью? Ветер времени вдруг стих, перестал свистеть за домом. Ощущение было такое, словно всё оказался вдруг в небе. И летело рядом с ласточками, но сопротивления со стороны неба отсутствовало. — Как тебя теперь зовут? — спросила юноша. — Кеншин. Секунду он размышлял. — Очень странное имя, оно для тебя что-то значит? Воин улыбнулся. — Нет, Кьёг. Это чистая случайность. Человек, от которого я унаследовал это имя, в свою очередь получил его от другого. Мертвый Руори Кеншин живет теперь во мне, как вечный ронин — уже в третьем поколении. Чужой, мертвый дух-предок. — Ты не знал его? — Нет. — Ты чувствуешь себя другим с тех пор, как носишь другое имя? — Да, — ответил самурай. — Потому что это связано с долгом. — Даже если этот долг не твой, даже если он фальшивый? Воин засмеялся. Поистине это был вопрос из другого мира. — Настоящий или фальшивый долг — это меня нисколько не занимает. На эту тему можно сочинить философскую притчу. — И начинаться она должна с вопроса: что такое имя вообще? Случайность или закономерность? — Имя есть имя, — сказал юноша упрямо. — Я всегда боролся за твоё имя. Ведь оно было и моим. А теперь вдруг явился ты, и я узнаю, что ты нашел себе другое. — Оно было мне подарено, и это был для меня самый драгоценный подарок. Я ношу это имя с радостью. Это проявление доброты. Человечности. Если меня когда-нибудь охватит отчаяние, новое имя напомнит мне о том, что доброта еще существует на свете. — Я говорю не о фамилии моей семьи, — сказала молодой. — Я все еще ношу твоё имя. То, прежнее, сэнсей Кеншин. Самурай разлил вторую бутылочку саке. — Мне рассказывали, будто у айнов существует обычай время от времени менять имя. Когда самурай чувствует, что он устал от своего прежнего «я», он берет себе другое имя и начинает новое существование. Хорошая идея! — Значит, ты вступил в новое бытие? — Сегодня, — сказал воин. — Разве ничего не берут с собой в новое существование? — Только эхо, — ответил он. — Никаких воспоминаний? — Воспоминания, которые не причиняют боли и не беспокоят, как раз и есть эхо. У Кьёга был такой вид, будто он собирался в следующее мгновение швырнуть чашку самураю в лицо. Воин взял у него чашку и опять налил саке. — Ты заставляешь меня высказывать то, чего я на самом деле не имел в виду, — с гневом сказал он. — Подумать только, о чем мы тут говорим? К чему? В первую ночь, после стольких дней разлуки! Вместо нежных объятий? Неужели мы ненавидим друг друга? — Мы и любим и ненавидим. — Слова! Откуда их у тебя столько? Разве хорошо, что мы сидим так и разговариваем? Или у тебя там всегда было общество, что ты научился так говорить? — Нет, — сказал воин. — Совсем напротив. И именно поэтому слова вдруг посыпались из меня, словно яблоки из корзины. Я так же подавлен этим, как и ты. — Это правда? — Да, Кьёг, — сказал он. — Это правда. — Для меня это слишком сложно. — Для меня тоже. Право, разве не довольно того, что я здесь, с тобой, что ты жив и что меня еще не запресовали 8.) самураи твоего отца? — И ради этого ты приехал? Старый самурай ничего не ответил. Он из под прикрытых глаз разглядывал юношу. Кьёг сидел, слишком привлекательный и манящий, — обнаженные плечи, с чашкой саке в руке, требовательный, лукавый, прямой и смелый, и самурай вдруг понял, что так ничего и не знает о нём. И раньше тоже не знал. Он вдруг почувствовал себя в роли человека, который был уверен, что владеет прелестной овечкой. Он привык думать так и заботился о нём, как вообще следует заботиться о маленьких ягнятах. И вдруг — в один прекрасный день в руках у него вовсе не овечка, а молодой лис, которому совсем не нужны голубая ленточка и мягкая щетка и который способен отхватить зубами руку, что ее ласкает. Старый самурай не стал ничего объяснять. Это привело молодого юношу в замешательство. Потом он бросился в атаку. Он не мог понять, почему старый воин не позволяет себе прикоснуться к нему, и сочёл себя оскорбленным. Мечи скрестились. Кьёг так и не научился владеть мечём, и старый самурай с лёгкостью отразил все его атаки и в конце выбил катану из его рук. — Люди в моем положении становятся суеверными, — сказал он ему. — Они привыкают думать, что если прямо говорить или делать то, что хочется, то непременно выйдет обратное. Поэтому они очень осторожны. Даже в словах. — Что за бессмыслица! Воин засмеялся. — Надеюсь, твое суеверие не распространяется слишком далеко? — Лишь настолько, Кьёг, — сказал он довольно стойко, — что я верю — стоит сказать о моих к тебе чувствах, как в следующую минуту в дверь постучатся самураи твоего отца. На секунду он замер, точно чуткое животное, заслышав тревожный шорох, затем медленно повернул к юноше. — Так это и есть причина? — тихо спросила Кьёг. — Одна из причин, — ответил воин. — Как же ты можешь вообще ожидать, что мысли мои упорядочатся, когда я из унылой преисподней перенесен вдруг в рай, грозящий опасностями? — Я иногда думал о том, как будет все выглядеть, если ты вернешься, — сказал молодой самурай, помолчав, — представлял себе это совершенно иначе. Старый воин не стал спрашивать, что именно он себе представлял. — Всегда бывает иначе, — сказал он. Юноша улыбнулся. — Нет, Кьёг, ты ошибаешься, нам только кажется так. Есть еще саке? Юноша обошёл вокруг старого война походкой гейши, поставил саке рядом с собой и потянулся. Нежные плечи покрытые загаром южного солнца, он был беззаботен в своей наготе, как женщина, которая знает, что желанна, и не раз слышала об этом. — Когда я должен уйти? — спросил воин. — До завтра самураи отца не будут тревожить меня. — Значит, утром? Юноша кивнул. С улицы донесся мерный топот ног и песня. — Что это? — Солдаты или самураи отца. В Киото теперь всегда кто-нибудь гуляет. Воин встал и взглянул сквозь просвет. Шел отряд подвыпивших самураев, ни один из них не был ему знаком. — Самое интересное, что ты совсем не похож на своего отца. — Виноват, наверно, кореянка-бабушка, — заметил молодой. — В роду у нас была такая, она была из знатной семьи и моего деда заставили жениться на ней. А теперь скрывают, словно она из простолюдинок. Он зевнул и еще раз потянулся и стал вдруг совершенно спокойным, словно они уже несколько недель жили далеко от Киото вместе и им не грозила никакая опасность, где их не смогли бы достать солдаты его отца. Они оба избегали пока говорить на эту тему. Юноша ни разу не спросил старого самурая о жизни в изгнании. Но старый воин знал, что юноша видел его насквозь и уже тогда принял бесповоротное решение. — Ты хочешь спать? — спросил он. Молодой и старый самурай улеглись рядом. Трудно было представить, что когда-то они каждую ночь спали вместе. Теперь они опять были рядом, но совсем другие — чужие и странно близкие. Воин постепенно снова узнавал дыхание юноши, запах его волос и — более всего — запах кожи. Старый самурай долго не спал, держа его в своих объятиях, смотрел на горящую лампу и полуосвещенную комнату, узнавал и не узнавал его, и забыл, наконец, обо всех тревогах. — У тебя кто-нибудь был? — прошептал юноша, не открывая глаз. — Не больше, чем это было необходимо, — ответил воин. — И никогда не было такого, как ты. Он вздохнул и сделал движение, желая повернуться набок, но сон осилил его, и он снова откинулся назад. Сон медленно овладевал и старым самураем. Сновидений не было, только тишина и дыхание молодого и трепетного тела заполнявшие комнату. Они проснулись уже под утро. Ничто больше не разделяло их, и тогда, наконец, они слились воедино, и опять окунулись в сон, будто в какое-то облако, в котором уже не было мрака, только мимолётный блеск хорошо отточенной стали. На утро, ворвавшиеся самураи, обнаружили безжизненное тело молодого господина. Кьёг улыбался.