Выставляю на ваш суд небольшой яойный фанфик. Сробил (содрал) я его сам, по мотивам одного известного произведения (может кто и догадается). С меня тогда саке. Можно проилюстрировать данный опус и получим мангу про самураев. ^_^
1796 год. Киото. Дворец наместника Набунаги.
Действующие лица:
- Старый самурай. (воин)
- Молодой самурай. (юноша)
- Саке.
Младший сын господина Набунаги зажёг свет. Тени исчезли. На полу его комнаты сидел пожилой воин.
— Ничего не могу поделать, — сказал он, выдержав паузу, - дав время молодому самураю, как следует рассмотреть себя.
— Над собой я не властен. У тебя есть саке?
— Есть. В этом мой отец понимает толк. А ты давно пристрастился к саке?
— С тех пор, как в моей жизни не стало тебя.
Юноша встал, пошёл в соседнюю комнату и вернулся с двумя бутылочками саке.
— Мой отец приказал изменить старые законы изготовелния саке, — заметил он.
Воин смотрел на него, не понимая.
Просто уловка расы господ, чтобы увеличить экспорт и получить доход.
— Откуда у тебя загар? — спросил воин.
— Я была на Окинаве у своего дяди. Там тёплое море.
— Ты снимал кимонно?
— Нет. Но иногда в тайне от отца и родственников я принимал солнечные ванны.
— С каких пор ты отказался от благородной бледности кожи?
— По совету одного знакомого.
Старый самурай вызывающе посмотрел молодому в глаза.
— Прекрасно. Солнечные ванны очень полезны для здоровья.
Юноша налил саке и подал ему. Саке было терпким и ароматным.
--Я такого не пил с тех пор, как оставил службу у своего хозяина.
— Может быть, ты хочешь знать, кто мне посоветовал? — спросил юноша.
— Нет.
Раньше старый воин, наверно, всю ночь напролет только об этом бы и спрашивал. Теперь его это не интересовало. Ощущение зыбкой нереальности, возникшее вечером, опять охватило комнату.
— Ты изменился, — сказал молодой самурай.
Воин по прежнему неподвижно держала чашку с саке в руках.
— Я, наверно, хотел бы, чтобы ты не изменился.
Старый самурай выпил саке.
— Чтобы легче расправиться со мной?
— Разве я с тобой и раньше не мог расправиться?
— Не знаю. Думаю, что нет. Все это было очень давно. Но когда я вспоминаю, каким я был раньше, то останавливаюсь как бы в недоумении: право, ты мог бы попробовать сделать это. Но хорошо, что ты меня предупредил. Между прочим, саке очень хорошее. Наверно, его выдерживали положенное время.
— Чего нельзя сказать о тебе?
— Перестань, пожалуйста, — сказал воин. — Ты не только возбуждаешь, ты еще и смешишь. Такая оригинальная комбинация встречается очень редко.
— Что-то ты очень самоуверен, — сердито сказала юноша, все еще держа на весу чашку с саке.
— Нисколько. Но разве ты не знаешь, что предельная неуверенность, если она не кончается смертью, может привести в конце концов к спокойствию, которое уже ничем не поколеблешь? — сказал самурай, смеясь. — Все это, конечно, громкие слова, но они — вывод из бытия, которое можно сравнить с существованием парящей ласточки.
— А что это за существование?
— То, которое веду я. Когда негде остановиться, когда нельзя иметь крова над головой, когда все время мчишься дальше. Существование ронина. Бытие отверженного самурая. И знаешь: нас гораздо больше, чем думают. К их числу принадлежат иногда даже те, кто никогда не покидал своего угла, своего хозяина.
— Звучит неплохо, — сказал юноша.
Воин смотрел на него, когда он пил. Как он еще молод, — думал он, — молод, неопытен, мил, безрассуден и упрям. Он ничего не знает. Не знает даже того, что ронин — это понятие, связанное не только с долгом.
— Ты хотел бы вернуться к господину Набунаге, тогда бы мы смогли чаще видеться? — спросила он.
— Не думаю, что смогу это сделать. Мое гири, было осквернено против моей воли, это сделало меня изгнанником. Придется им остаться. Назад возврата нет.
— Даже ко мне?
— Даже к тебе, — ответил старый самурай. Назад дороги нет. Иначе — гибель.
— Я так и думал. — юноша долтл саке. — А тебе разве никогда не хотелось вернуться?
— Всегда хотелось, — сказал воин. — Ведь я никогда не следую собственным убеждениям. Между прочим, это придает им особую привлекательность.
Юноша засмеялся.
— Выдумки!
— Конечно. Похоже на паутину, которой мы стараемся скрыть что-то другое.
— Что же?
— То, чему нет названия.
— То, что бывает только ночью?
Ветер времени вдруг стих, перестал свистеть за домом. Ощущение было такое, словно всё оказался вдруг в небе. И летело рядом с ласточками, но сопротивления со стороны неба отсутствовало.
— Как тебя теперь зовут? — спросила юноша.
— Кеншин.
Секунду он размышлял.
— Очень странное имя, оно для тебя что-то значит?
Воин улыбнулся.
— Нет, Кьёг. Это чистая случайность. Человек, от которого я унаследовал это имя, в свою очередь получил его от другого. Мертвый Руори Кеншин живет теперь во мне, как вечный ронин — уже в третьем поколении. Чужой, мертвый дух-предок.
— Ты не знал его?
— Нет.
— Ты чувствуешь себя другим с тех пор, как носишь другое имя?
— Да, — ответил самурай. — Потому что это связано с долгом.
— Даже если этот долг не твой, даже если он фальшивый?
Воин засмеялся. Поистине это был вопрос из другого мира.
— Настоящий или фальшивый долг — это меня нисколько не занимает. На эту тему можно сочинить философскую притчу. — И начинаться она должна с вопроса: что такое имя вообще? Случайность или закономерность?
— Имя есть имя, — сказал юноша упрямо. — Я всегда боролся за твоё имя. Ведь оно было и моим. А теперь вдруг явился ты, и я узнаю, что ты нашел себе другое.
— Оно было мне подарено, и это был для меня самый драгоценный подарок. Я ношу это имя с радостью. Это проявление доброты. Человечности. Если меня когда-нибудь охватит отчаяние, новое имя напомнит мне о том, что доброта еще существует на свете.
— Я говорю не о фамилии моей семьи, — сказала молодой. — Я все еще ношу твоё имя. То, прежнее, сэнсей Кеншин.
Самурай разлил вторую бутылочку саке.
— Мне рассказывали, будто у айнов существует обычай время от времени менять имя. Когда самурай чувствует, что он устал от своего прежнего «я», он берет себе другое имя и начинает новое существование. Хорошая идея!
— Значит, ты вступил в новое бытие?
— Сегодня, — сказал воин.
— Разве ничего не берут с собой в новое существование?
— Только эхо, — ответил он.
— Никаких воспоминаний?
— Воспоминания, которые не причиняют боли и не беспокоят, как раз и есть эхо.
У Кьёга был такой вид, будто он собирался в следующее мгновение швырнуть чашку самураю в лицо. Воин взял у него чашку и опять налил саке.
— Ты заставляешь меня высказывать то, чего я на самом деле не имел в виду, — с гневом сказал он. — Подумать только, о чем мы тут говорим? К чему? В первую ночь, после стольких дней разлуки! Вместо нежных объятий? Неужели мы ненавидим друг друга?
— Мы и любим и ненавидим.
— Слова! Откуда их у тебя столько? Разве хорошо, что мы сидим так и разговариваем? Или у тебя там всегда было общество, что ты научился так говорить?
— Нет, — сказал воин. — Совсем напротив. И именно поэтому слова вдруг посыпались из меня, словно яблоки из корзины. Я так же подавлен этим, как и ты.
— Это правда?
— Да, Кьёг, — сказал он. — Это правда.
— Для меня это слишком сложно.
— Для меня тоже. Право, разве не довольно того, что я здесь, с тобой, что ты жив и что меня еще не запресовали 8.) самураи твоего отца?
— И ради этого ты приехал?
Старый самурай ничего не ответил. Он из под прикрытых глаз разглядывал юношу. Кьёг сидел, слишком привлекательный и манящий, — обнаженные плечи, с чашкой саке в руке, требовательный, лукавый, прямой и смелый, и самурай вдруг понял, что так ничего и не знает о нём. И раньше тоже не знал. Он вдруг почувствовал себя в роли человека, который был уверен, что владеет прелестной овечкой. Он привык думать так и заботился о нём, как вообще следует заботиться о маленьких ягнятах. И вдруг — в один прекрасный день в руках у него вовсе не овечка, а молодой лис, которому совсем не нужны голубая ленточка и мягкая щетка и который способен отхватить зубами руку, что ее ласкает.
Старый самурай не стал ничего объяснять. Это привело молодого юношу в замешательство. Потом он бросился в атаку. Он не мог понять, почему старый воин не позволяет себе прикоснуться к нему, и сочёл себя оскорбленным. Мечи скрестились. Кьёг так и не научился владеть мечём, и старый самурай с лёгкостью отразил все его атаки и в конце выбил катану из его рук.
— Люди в моем положении становятся суеверными, — сказал он ему. — Они привыкают думать, что если прямо говорить или делать то, что хочется, то непременно выйдет обратное. Поэтому они очень осторожны. Даже в словах.
— Что за бессмыслица!
Воин засмеялся.
— Надеюсь, твое суеверие не распространяется слишком далеко?
— Лишь настолько, Кьёг, — сказал он довольно стойко, — что я верю — стоит сказать о моих к тебе чувствах, как в следующую минуту в дверь постучатся самураи твоего отца.
На секунду он замер, точно чуткое животное, заслышав тревожный шорох, затем медленно повернул к юноше.
— Так это и есть причина? — тихо спросила Кьёг.
— Одна из причин, — ответил воин. — Как же ты можешь вообще ожидать, что мысли мои упорядочатся, когда я из унылой преисподней перенесен вдруг в рай, грозящий опасностями?
— Я иногда думал о том, как будет все выглядеть, если ты вернешься, — сказал молодой самурай, помолчав, — представлял себе это совершенно иначе.
Старый воин не стал спрашивать, что именно он себе представлял. — Всегда бывает иначе, — сказал он.
Юноша улыбнулся.
— Нет, Кьёг, ты ошибаешься, нам только кажется так. Есть еще саке?
Юноша обошёл вокруг старого война походкой гейши, поставил саке рядом с собой и потянулся. Нежные плечи покрытые загаром южного солнца, он был беззаботен в своей наготе, как женщина, которая знает, что желанна, и не раз слышала об этом.
— Когда я должен уйти? — спросил воин.
— До завтра самураи отца не будут тревожить меня.
— Значит, утром?
Юноша кивнул.
С улицы донесся мерный топот ног и песня.
— Что это?
— Солдаты или самураи отца. В Киото теперь всегда кто-нибудь гуляет.
Воин встал и взглянул сквозь просвет. Шел отряд подвыпивших самураев, ни один из них не был ему знаком.
— Самое интересное, что ты совсем не похож на своего отца.
— Виноват, наверно, кореянка-бабушка, — заметил молодой. — В роду у нас была такая, она была из знатной семьи и моего деда заставили жениться на ней. А теперь скрывают, словно она из простолюдинок.
Он зевнул и еще раз потянулся и стал вдруг совершенно спокойным, словно они уже несколько недель жили далеко от Киото вместе и им не грозила никакая опасность, где их не смогли бы достать солдаты его отца.
Они оба избегали пока говорить на эту тему. Юноша ни разу не спросил старого самурая о жизни в изгнании. Но старый воин знал, что юноша видел его насквозь и уже тогда принял бесповоротное решение.
— Ты хочешь спать? — спросил он.
Молодой и старый самурай улеглись рядом. Трудно было представить, что когда-то они каждую ночь спали вместе. Теперь они опять были рядом, но совсем другие — чужие и странно близкие. Воин постепенно снова узнавал дыхание юноши, запах его волос и — более всего — запах кожи.
Старый самурай долго не спал, держа его в своих объятиях, смотрел на горящую лампу и полуосвещенную комнату, узнавал и не узнавал его, и забыл, наконец, обо всех тревогах.
— У тебя кто-нибудь был? — прошептал юноша, не открывая глаз.
— Не больше, чем это было необходимо, — ответил воин. — И никогда не было такого, как ты.
Он вздохнул и сделал движение, желая повернуться набок, но сон осилил его, и он снова откинулся назад. Сон медленно овладевал и старым самураем. Сновидений не было, только тишина и дыхание молодого и трепетного тела заполнявшие комнату. Они проснулись уже под утро. Ничто больше не разделяло их, и тогда, наконец, они слились воедино, и опять окунулись в сон, будто в какое-то облако, в котором уже не было мрака, только мимолётный блеск хорошо отточенной стали.
На утро, ворвавшиеся самураи, обнаружили безжизненное тело молодого господина.
Вы можете написать сейчас и зарегистрироваться позже.
Если у вас есть аккаунт, авторизуйтесь, чтобы опубликовать от имени своего аккаунта.
Примечание: Ваш пост будет проверен модератором, прежде чем станет видимым.
Выставляю на ваш суд небольшой яойный фанфик. Сробил (содрал) я его сам, по мотивам одного известного произведения (может кто и догадается). С меня тогда саке. Можно проилюстрировать данный опус и получим мангу про самураев. ^_^
1796 год. Киото. Дворец наместника Набунаги.
Действующие лица:
- Старый самурай. (воин)
- Молодой самурай. (юноша)
- Саке.
Младший сын господина Набунаги зажёг свет. Тени исчезли. На полу его комнаты сидел пожилой воин.
— Ничего не могу поделать, — сказал он, выдержав паузу, - дав время молодому самураю, как следует рассмотреть себя.
— Над собой я не властен. У тебя есть саке?
— Есть. В этом мой отец понимает толк. А ты давно пристрастился к саке?
— С тех пор, как в моей жизни не стало тебя.
Юноша встал, пошёл в соседнюю комнату и вернулся с двумя бутылочками саке.
— Мой отец приказал изменить старые законы изготовелния саке, — заметил он.
Воин смотрел на него, не понимая.
Просто уловка расы господ, чтобы увеличить экспорт и получить доход.
— Откуда у тебя загар? — спросил воин.
— Я была на Окинаве у своего дяди. Там тёплое море.
— Ты снимал кимонно?
— Нет. Но иногда в тайне от отца и родственников я принимал солнечные ванны.
— С каких пор ты отказался от благородной бледности кожи?
— По совету одного знакомого.
Старый самурай вызывающе посмотрел молодому в глаза.
— Прекрасно. Солнечные ванны очень полезны для здоровья.
Юноша налил саке и подал ему. Саке было терпким и ароматным.
--Я такого не пил с тех пор, как оставил службу у своего хозяина.
— Может быть, ты хочешь знать, кто мне посоветовал? — спросил юноша.
— Нет.
Раньше старый воин, наверно, всю ночь напролет только об этом бы и спрашивал. Теперь его это не интересовало. Ощущение зыбкой нереальности, возникшее вечером, опять охватило комнату.
— Ты изменился, — сказал молодой самурай.
Воин по прежнему неподвижно держала чашку с саке в руках.
— Я, наверно, хотел бы, чтобы ты не изменился.
Старый самурай выпил саке.
— Чтобы легче расправиться со мной?
— Разве я с тобой и раньше не мог расправиться?
— Не знаю. Думаю, что нет. Все это было очень давно. Но когда я вспоминаю, каким я был раньше, то останавливаюсь как бы в недоумении: право, ты мог бы попробовать сделать это. Но хорошо, что ты меня предупредил. Между прочим, саке очень хорошее. Наверно, его выдерживали положенное время.
— Чего нельзя сказать о тебе?
— Перестань, пожалуйста, — сказал воин. — Ты не только возбуждаешь, ты еще и смешишь. Такая оригинальная комбинация встречается очень редко.
— Что-то ты очень самоуверен, — сердито сказала юноша, все еще держа на весу чашку с саке.
— Нисколько. Но разве ты не знаешь, что предельная неуверенность, если она не кончается смертью, может привести в конце концов к спокойствию, которое уже ничем не поколеблешь? — сказал самурай, смеясь. — Все это, конечно, громкие слова, но они — вывод из бытия, которое можно сравнить с существованием парящей ласточки.
— А что это за существование?
— То, которое веду я. Когда негде остановиться, когда нельзя иметь крова над головой, когда все время мчишься дальше. Существование ронина. Бытие отверженного самурая. И знаешь: нас гораздо больше, чем думают. К их числу принадлежат иногда даже те, кто никогда не покидал своего угла, своего хозяина.
— Звучит неплохо, — сказал юноша.
Воин смотрел на него, когда он пил. Как он еще молод, — думал он, — молод, неопытен, мил, безрассуден и упрям. Он ничего не знает. Не знает даже того, что ронин — это понятие, связанное не только с долгом.
— Ты хотел бы вернуться к господину Набунаге, тогда бы мы смогли чаще видеться? — спросила он.
— Не думаю, что смогу это сделать. Мое гири, было осквернено против моей воли, это сделало меня изгнанником. Придется им остаться. Назад возврата нет.
— Даже ко мне?
— Даже к тебе, — ответил старый самурай. Назад дороги нет. Иначе — гибель.
— Я так и думал. — юноша долтл саке. — А тебе разве никогда не хотелось вернуться?
— Всегда хотелось, — сказал воин. — Ведь я никогда не следую собственным убеждениям. Между прочим, это придает им особую привлекательность.
Юноша засмеялся.
— Выдумки!
— Конечно. Похоже на паутину, которой мы стараемся скрыть что-то другое.
— Что же?
— То, чему нет названия.
— То, что бывает только ночью?
Ветер времени вдруг стих, перестал свистеть за домом. Ощущение было такое, словно всё оказался вдруг в небе. И летело рядом с ласточками, но сопротивления со стороны неба отсутствовало.
— Как тебя теперь зовут? — спросила юноша.
— Кеншин.
Секунду он размышлял.
— Очень странное имя, оно для тебя что-то значит?
Воин улыбнулся.
— Нет, Кьёг. Это чистая случайность. Человек, от которого я унаследовал это имя, в свою очередь получил его от другого. Мертвый Руори Кеншин живет теперь во мне, как вечный ронин — уже в третьем поколении. Чужой, мертвый дух-предок.
— Ты не знал его?
— Нет.
— Ты чувствуешь себя другим с тех пор, как носишь другое имя?
— Да, — ответил самурай. — Потому что это связано с долгом.
— Даже если этот долг не твой, даже если он фальшивый?
Воин засмеялся. Поистине это был вопрос из другого мира.
— Настоящий или фальшивый долг — это меня нисколько не занимает. На эту тему можно сочинить философскую притчу. — И начинаться она должна с вопроса: что такое имя вообще? Случайность или закономерность?
— Имя есть имя, — сказал юноша упрямо. — Я всегда боролся за твоё имя. Ведь оно было и моим. А теперь вдруг явился ты, и я узнаю, что ты нашел себе другое.
— Оно было мне подарено, и это был для меня самый драгоценный подарок. Я ношу это имя с радостью. Это проявление доброты. Человечности. Если меня когда-нибудь охватит отчаяние, новое имя напомнит мне о том, что доброта еще существует на свете.
— Я говорю не о фамилии моей семьи, — сказала молодой. — Я все еще ношу твоё имя. То, прежнее, сэнсей Кеншин.
Самурай разлил вторую бутылочку саке.
— Мне рассказывали, будто у айнов существует обычай время от времени менять имя. Когда самурай чувствует, что он устал от своего прежнего «я», он берет себе другое имя и начинает новое существование. Хорошая идея!
— Значит, ты вступил в новое бытие?
— Сегодня, — сказал воин.
— Разве ничего не берут с собой в новое существование?
— Только эхо, — ответил он.
— Никаких воспоминаний?
— Воспоминания, которые не причиняют боли и не беспокоят, как раз и есть эхо.
У Кьёга был такой вид, будто он собирался в следующее мгновение швырнуть чашку самураю в лицо. Воин взял у него чашку и опять налил саке.
— Ты заставляешь меня высказывать то, чего я на самом деле не имел в виду, — с гневом сказал он. — Подумать только, о чем мы тут говорим? К чему? В первую ночь, после стольких дней разлуки! Вместо нежных объятий? Неужели мы ненавидим друг друга?
— Мы и любим и ненавидим.
— Слова! Откуда их у тебя столько? Разве хорошо, что мы сидим так и разговариваем? Или у тебя там всегда было общество, что ты научился так говорить?
— Нет, — сказал воин. — Совсем напротив. И именно поэтому слова вдруг посыпались из меня, словно яблоки из корзины. Я так же подавлен этим, как и ты.
— Это правда?
— Да, Кьёг, — сказал он. — Это правда.
— Для меня это слишком сложно.
— Для меня тоже. Право, разве не довольно того, что я здесь, с тобой, что ты жив и что меня еще не запресовали 8.) самураи твоего отца?
— И ради этого ты приехал?
Старый самурай ничего не ответил. Он из под прикрытых глаз разглядывал юношу. Кьёг сидел, слишком привлекательный и манящий, — обнаженные плечи, с чашкой саке в руке, требовательный, лукавый, прямой и смелый, и самурай вдруг понял, что так ничего и не знает о нём. И раньше тоже не знал. Он вдруг почувствовал себя в роли человека, который был уверен, что владеет прелестной овечкой. Он привык думать так и заботился о нём, как вообще следует заботиться о маленьких ягнятах. И вдруг — в один прекрасный день в руках у него вовсе не овечка, а молодой лис, которому совсем не нужны голубая ленточка и мягкая щетка и который способен отхватить зубами руку, что ее ласкает.
Старый самурай не стал ничего объяснять. Это привело молодого юношу в замешательство. Потом он бросился в атаку. Он не мог понять, почему старый воин не позволяет себе прикоснуться к нему, и сочёл себя оскорбленным. Мечи скрестились. Кьёг так и не научился владеть мечём, и старый самурай с лёгкостью отразил все его атаки и в конце выбил катану из его рук.
— Люди в моем положении становятся суеверными, — сказал он ему. — Они привыкают думать, что если прямо говорить или делать то, что хочется, то непременно выйдет обратное. Поэтому они очень осторожны. Даже в словах.
— Что за бессмыслица!
Воин засмеялся.
— Надеюсь, твое суеверие не распространяется слишком далеко?
— Лишь настолько, Кьёг, — сказал он довольно стойко, — что я верю — стоит сказать о моих к тебе чувствах, как в следующую минуту в дверь постучатся самураи твоего отца.
На секунду он замер, точно чуткое животное, заслышав тревожный шорох, затем медленно повернул к юноше.
— Так это и есть причина? — тихо спросила Кьёг.
— Одна из причин, — ответил воин. — Как же ты можешь вообще ожидать, что мысли мои упорядочатся, когда я из унылой преисподней перенесен вдруг в рай, грозящий опасностями?
— Я иногда думал о том, как будет все выглядеть, если ты вернешься, — сказал молодой самурай, помолчав, — представлял себе это совершенно иначе.
Старый воин не стал спрашивать, что именно он себе представлял. — Всегда бывает иначе, — сказал он.
Юноша улыбнулся.
— Нет, Кьёг, ты ошибаешься, нам только кажется так. Есть еще саке?
Юноша обошёл вокруг старого война походкой гейши, поставил саке рядом с собой и потянулся. Нежные плечи покрытые загаром южного солнца, он был беззаботен в своей наготе, как женщина, которая знает, что желанна, и не раз слышала об этом.
— Когда я должен уйти? — спросил воин.
— До завтра самураи отца не будут тревожить меня.
— Значит, утром?
Юноша кивнул.
С улицы донесся мерный топот ног и песня.
— Что это?
— Солдаты или самураи отца. В Киото теперь всегда кто-нибудь гуляет.
Воин встал и взглянул сквозь просвет. Шел отряд подвыпивших самураев, ни один из них не был ему знаком.
— Самое интересное, что ты совсем не похож на своего отца.
— Виноват, наверно, кореянка-бабушка, — заметил молодой. — В роду у нас была такая, она была из знатной семьи и моего деда заставили жениться на ней. А теперь скрывают, словно она из простолюдинок.
Он зевнул и еще раз потянулся и стал вдруг совершенно спокойным, словно они уже несколько недель жили далеко от Киото вместе и им не грозила никакая опасность, где их не смогли бы достать солдаты его отца.
Они оба избегали пока говорить на эту тему. Юноша ни разу не спросил старого самурая о жизни в изгнании. Но старый воин знал, что юноша видел его насквозь и уже тогда принял бесповоротное решение.
— Ты хочешь спать? — спросил он.
Молодой и старый самурай улеглись рядом. Трудно было представить, что когда-то они каждую ночь спали вместе. Теперь они опять были рядом, но совсем другие — чужие и странно близкие. Воин постепенно снова узнавал дыхание юноши, запах его волос и — более всего — запах кожи.
Старый самурай долго не спал, держа его в своих объятиях, смотрел на горящую лампу и полуосвещенную комнату, узнавал и не узнавал его, и забыл, наконец, обо всех тревогах.
— У тебя кто-нибудь был? — прошептал юноша, не открывая глаз.
— Не больше, чем это было необходимо, — ответил воин. — И никогда не было такого, как ты.
Он вздохнул и сделал движение, желая повернуться набок, но сон осилил его, и он снова откинулся назад. Сон медленно овладевал и старым самураем. Сновидений не было, только тишина и дыхание молодого и трепетного тела заполнявшие комнату. Они проснулись уже под утро. Ничто больше не разделяло их, и тогда, наконец, они слились воедино, и опять окунулись в сон, будто в какое-то облако, в котором уже не было мрака, только мимолётный блеск хорошо отточенной стали.
На утро, ворвавшиеся самураи, обнаружили безжизненное тело молодого господина.
Кьёг улыбался.