Я еду вверх по эскалатору. Я долго ждал этого момента.
Перед входом на эскалатор толпилось много людей. Некоторые добрались до него, а некоторые не выдержали толкучки и решили остаться жить в метро. Некоторые из них, может, и хотели встать на движущуюся лестницу, но дежурный по станции, добрейший дедушка весьма почтенного возраста, запретил им подниматься. Они, наверно, показались ему странными, и он попросил милиционера, дежурящего неподалеку от его будки, проверить их. Так они там и остались: милиционер не позволил им продолжить движение. Я стою справа, а люди идут слева. Правда, они только делают вид, что идут – эта свобода не что иное, как только видимость свободы, которой и в помине здесь нет, и боюсь, что никогда не будет – всё равно мы окажемся в одном и том же месте в конце. Я повернул голову к тем, которые спускаются. Я узнал их - они только еще поднимались, в то время как я толкался у начала пути. Они побывали наверху, но там мало кто задерживался надолго, правда, я ещё не знаю почему, но надеюсь скоро узнать. Я не знаю, что на вершине, но я туда еду. Я в равных условиях со всеми поднимающимися – никто из нас не знает, что там наверху.
Наверно, в отличие от большинства, я догадываюсь, что, достигнув вершины, мне в любом случае придётся спускаться, чтобы подняться вновь и уже на другую, новую, вершину, но боюсь, что на этой станции нет перехода, и я спущусь опять сюда. Я держусь за поручень, те, кто не держаться обычно падают, так как этот эскалатор любит резко останавливаться, но всегда после остановки продолжается движения, как будто ничего и не было, и никто не проверяет, встали упавшие или же остались лежать. Идущие слева - по прямой и расчищенной дороге, на которой редко кто-то встаёт, - перешагивают через упавших, а стоящие справа всегда их оговаривают за это. «Мол, какие они плохие. Мол, мы такие хорошие и умные, а эти тупые прут и прут, даже через упавших перешагивают». Вместо того, чтобы помочь встать упавшим, они также рассуждали о том, что в последнее время люди потеряли культуру, что взаимопомощь полностью отсутствует, и выдвигали тому подобные безапелляционные обвинения. Вот мне всё же интересно: а они видели другие времена? Откуда взялась такая любовь к критиканству, именно критиканству, а не к критике, это совсем разные вещи?
А ещё мне очень интересно, что было до метро и до этой станции на этом месте, и кто их построил. Я где-то слышал о том, что архитектором и инженером этой станции является тот дедушка-дежурный, но кто же построил остальные станции? И есть ли они вообще? Конечно, я миллионы раз видел схему метро, которые мне показывали остальные люди, но кто видел другие станции? А ведь поезда всегда приходят пустыми и уходят такими же: машинист никогда не открывает двери. Он открыл их только один раз. Из них вышел один человек, но он плохо кончил, ему пришлось всю жизнь расплачиваться за ошибки пассажиров, тех, которых он всегда хотел наставить на путь истинный. Он старался им открыть глаза, но люди не любят хороших советов и терпеть не могут смотреть на всё с открытыми глазами. Пассажиры же его и убили. В результате он застрял на среднем, неработающем эскалаторе и вот уже давно пытается его починить, а если это наконец-то произойдёт, то всё будет как в давние времена. Правда, я не уверен, что его почитатели так уж хотят, чтобы всё было как раньше. Они и так вполне довольны. К тому же, когда будет три эскалатора, как тогда уравнять поток людей?
Я смотрю на фонари, полностью обклеенные рекламой и обещаниями похудеть за два дня на два кило. Многие из моих соседей по эскалатору живут надеждой, что, когда они доедут до выхода, они наберут этот номер телефона и похудеют, но в то время, когда они будут наверху, они станут слишком самодовольными и самовлюблёнными для того, чтобы худеть. А затем они поедут уже вниз, и будет слишком поздно, они будут увлечены самообманом и рассказами о вершине, которая им совсем недавно покорилась. Многие из спускающихся выглядят уставшими и несчастными, хотя, поднимаясь туда, были такими же огурчиками, как и мои соседи. Я чем-то выделяюсь среди них, наверное, я знаю, что-то такое, что они не знают, и о чём я пока и сам не особо догадываюсь, но вскоре я это смогу понять и сформулировать попонятней. По сути, за меня, как и за всех других, всё уже решили. Единственная альтернатива: ты можешь не взбираться на эскалатор, хотя, по какой-то странной причине всё хотят попасть суда, но, опять-таки повторюсь: не все попадают.
Я, оглядываюсь на своих соседей: они настолько похожи друг на друга, что меня начинает тошнить от этого однообразия. Наверное, у них такая же реакция на меня. От некоторых пахнет трудовым потом, мне так хочется их отмыть, но они настолько запачканы, что боюсь я не смогу им помочь. При всём своём отвращении к ним я всё же стараюсь ужиться с ними, в конце концов, они же мои соседи, я даже иногда пытаюсь с ними заговорить, но они ничего мне не могут предложить кроме плана метрополитена. А сейчас я занят совсем другим, я весь в раздумьях о вершине. Я пытаюсь записать все свои мысли на бумагу, пока это получается не очень, но я буду стараться. Думаю, когда я доеду до верха я уже накоплю несколько толстых тетрадок со своими записями. Я попрошу скопировать их и запущу по рукам. Пусть все читают. Я непременно буду иметь успех среди поднимающихся, но я сам тогда уже буду опускаться и мне будет плевать на свою популярность на соседнем эскалаторе, меня будет интересовать только мою настоящие. В отличие от меня, поднимающиеся живут будущим, живут мечтой о том, что будет там, наверху, а спускающиеся живут прошлым, своими воспоминаниями о том, как они поднимались, о том, как они были на вершине. Но кто тогда живёт настоящим? Неужели те, кто на вершине? Я не уверен, я вообще не уверен, что люди там живут. Они там пробегают одну секунду и спешат спуститься вниз. Есть очень много непонятных мне феноменов, происходящих на этой станции.
Странно и грустно ехать на этом эскалаторе. Я загибаюсь от безысходности и однообразия этого пейзажа, - если пейзажем можно назвать то, что окружает меня, - хотя, что я могу знать об этом? я слеп, как крот. Я живу под землёй и мечтаю выбраться на свет, которого, к сожалению, вообще не существует. Я двигаюсь наощупь, хотя, если вдуматься, я вообще не двигаюсь – за меня двигается эскалатор. Что же тогда я, чёрт побери, делаю? Меня так раздражает необходимость двигаться, я так хочу остановиться и посмотреть в лицо всем моим собратьям по Голгофе.
Станция метро называется как-то глупо - сразу и не вспомнишь, да и не надо. Я предлагаю назвать эту станцию «Голгофа», а эскалатор – это путь с крестом. Вроде, выхода нет, и хочется поскорее с этим закончить, но в конце будет ещё хуже – там тебя пригвоздят к кресту, и ты начнёшь спускаться вниз. Наверное, из этих мук самая малая это висеть на кресте, ты уже добился всего, ты думаешь, что это быстрый и пафосный конец, но это только начало конца. Впрочем, я не уверен, что это так. Может, всё же наверху счастье, вершина всего сделанного и результат не зря прожитого этапа - подъема. Я мечтаю взорвать это всё, объявить свой джихад этой глупой системе, а с другой стороны - зачем мне это надо? Я способен только ломать и разрушать. А может, всё же починить третий эскалатор?!
Я смотрю вверх, я вижу свет в конце туннеля.
Я дикий циник, поэтому люблю шутить на тему смерти. Только знаете, мне кажется, что её вообще нет. Я скоро снова буду здесь проезжать. Сейчас мне кажется, что я уже здесь был. Неужели нас гоняют, как баранов, туда-сюда?
comment_1148620Я еду вверх по эскалатору. Я долго ждал этого момента.
Перед входом на эскалатор толпилось много людей. Некоторые добрались до него, а некоторые не выдержали толкучки и решили остаться жить в метро. Некоторые из них, может, и хотели встать на движущуюся лестницу, но дежурный по станции, добрейший дедушка весьма почтенного возраста, запретил им подниматься. Они, наверно, показались ему странными, и он попросил милиционера, дежурящего неподалеку от его будки, проверить их. Так они там и остались: милиционер не позволил им продолжить движение. Я стою справа, а люди идут слева. Правда, они только делают вид, что идут – эта свобода не что иное, как только видимость свободы, которой и в помине здесь нет, и боюсь, что никогда не будет – всё равно мы окажемся в одном и том же месте в конце. Я повернул голову к тем, которые спускаются. Я узнал их - они только еще поднимались, в то время как я толкался у начала пути. Они побывали наверху, но там мало кто задерживался надолго, правда, я ещё не знаю почему, но надеюсь скоро узнать. Я не знаю, что на вершине, но я туда еду. Я в равных условиях со всеми поднимающимися – никто из нас не знает, что там наверху.
Наверно, в отличие от большинства, я догадываюсь, что, достигнув вершины, мне в любом случае придётся спускаться, чтобы подняться вновь и уже на другую, новую, вершину, но боюсь, что на этой станции нет перехода, и я спущусь опять сюда. Я держусь за поручень, те, кто не держаться обычно падают, так как этот эскалатор любит резко останавливаться, но всегда после остановки продолжается движения, как будто ничего и не было, и никто не проверяет, встали упавшие или же остались лежать. Идущие слева - по прямой и расчищенной дороге, на которой редко кто-то встаёт, - перешагивают через упавших, а стоящие справа всегда их оговаривают за это. «Мол, какие они плохие. Мол, мы такие хорошие и умные, а эти тупые прут и прут, даже через упавших перешагивают». Вместо того, чтобы помочь встать упавшим, они также рассуждали о том, что в последнее время люди потеряли культуру, что взаимопомощь полностью отсутствует, и выдвигали тому подобные безапелляционные обвинения. Вот мне всё же интересно: а они видели другие времена? Откуда взялась такая любовь к критиканству, именно критиканству, а не к критике, это совсем разные вещи?
А ещё мне очень интересно, что было до метро и до этой станции на этом месте, и кто их построил. Я где-то слышал о том, что архитектором и инженером этой станции является тот дедушка-дежурный, но кто же построил остальные станции? И есть ли они вообще? Конечно, я миллионы раз видел схему метро, которые мне показывали остальные люди, но кто видел другие станции? А ведь поезда всегда приходят пустыми и уходят такими же: машинист никогда не открывает двери. Он открыл их только один раз. Из них вышел один человек, но он плохо кончил, ему пришлось всю жизнь расплачиваться за ошибки пассажиров, тех, которых он всегда хотел наставить на путь истинный. Он старался им открыть глаза, но люди не любят хороших советов и терпеть не могут смотреть на всё с открытыми глазами. Пассажиры же его и убили. В результате он застрял на среднем, неработающем эскалаторе и вот уже давно пытается его починить, а если это наконец-то произойдёт, то всё будет как в давние времена. Правда, я не уверен, что его почитатели так уж хотят, чтобы всё было как раньше. Они и так вполне довольны. К тому же, когда будет три эскалатора, как тогда уравнять поток людей?
Я смотрю на фонари, полностью обклеенные рекламой и обещаниями похудеть за два дня на два кило. Многие из моих соседей по эскалатору живут надеждой, что, когда они доедут до выхода, они наберут этот номер телефона и похудеют, но в то время, когда они будут наверху, они станут слишком самодовольными и самовлюблёнными для того, чтобы худеть. А затем они поедут уже вниз, и будет слишком поздно, они будут увлечены самообманом и рассказами о вершине, которая им совсем недавно покорилась. Многие из спускающихся выглядят уставшими и несчастными, хотя, поднимаясь туда, были такими же огурчиками, как и мои соседи. Я чем-то выделяюсь среди них, наверное, я знаю, что-то такое, что они не знают, и о чём я пока и сам не особо догадываюсь, но вскоре я это смогу понять и сформулировать попонятней. По сути, за меня, как и за всех других, всё уже решили. Единственная альтернатива: ты можешь не взбираться на эскалатор, хотя, по какой-то странной причине всё хотят попасть суда, но, опять-таки повторюсь: не все попадают.
Я, оглядываюсь на своих соседей: они настолько похожи друг на друга, что меня начинает тошнить от этого однообразия. Наверное, у них такая же реакция на меня. От некоторых пахнет трудовым потом, мне так хочется их отмыть, но они настолько запачканы, что боюсь я не смогу им помочь. При всём своём отвращении к ним я всё же стараюсь ужиться с ними, в конце концов, они же мои соседи, я даже иногда пытаюсь с ними заговорить, но они ничего мне не могут предложить кроме плана метрополитена. А сейчас я занят совсем другим, я весь в раздумьях о вершине. Я пытаюсь записать все свои мысли на бумагу, пока это получается не очень, но я буду стараться. Думаю, когда я доеду до верха я уже накоплю несколько толстых тетрадок со своими записями. Я попрошу скопировать их и запущу по рукам. Пусть все читают. Я непременно буду иметь успех среди поднимающихся, но я сам тогда уже буду опускаться и мне будет плевать на свою популярность на соседнем эскалаторе, меня будет интересовать только мою настоящие. В отличие от меня, поднимающиеся живут будущим, живут мечтой о том, что будет там, наверху, а спускающиеся живут прошлым, своими воспоминаниями о том, как они поднимались, о том, как они были на вершине. Но кто тогда живёт настоящим? Неужели те, кто на вершине? Я не уверен, я вообще не уверен, что люди там живут. Они там пробегают одну секунду и спешат спуститься вниз. Есть очень много непонятных мне феноменов, происходящих на этой станции.
Странно и грустно ехать на этом эскалаторе. Я загибаюсь от безысходности и однообразия этого пейзажа, - если пейзажем можно назвать то, что окружает меня, - хотя, что я могу знать об этом? я слеп, как крот. Я живу под землёй и мечтаю выбраться на свет, которого, к сожалению, вообще не существует. Я двигаюсь наощупь, хотя, если вдуматься, я вообще не двигаюсь – за меня двигается эскалатор. Что же тогда я, чёрт побери, делаю? Меня так раздражает необходимость двигаться, я так хочу остановиться и посмотреть в лицо всем моим собратьям по Голгофе.
Станция метро называется как-то глупо - сразу и не вспомнишь, да и не надо. Я предлагаю назвать эту станцию «Голгофа», а эскалатор – это путь с крестом. Вроде, выхода нет, и хочется поскорее с этим закончить, но в конце будет ещё хуже – там тебя пригвоздят к кресту, и ты начнёшь спускаться вниз. Наверное, из этих мук самая малая это висеть на кресте, ты уже добился всего, ты думаешь, что это быстрый и пафосный конец, но это только начало конца. Впрочем, я не уверен, что это так. Может, всё же наверху счастье, вершина всего сделанного и результат не зря прожитого этапа - подъема. Я мечтаю взорвать это всё, объявить свой джихад этой глупой системе, а с другой стороны - зачем мне это надо? Я способен только ломать и разрушать. А может, всё же починить третий эскалатор?!
Я смотрю вверх, я вижу свет в конце туннеля.
Я дикий циник, поэтому люблю шутить на тему смерти. Только знаете, мне кажется, что её вообще нет. Я скоро снова буду здесь проезжать. Сейчас мне кажется, что я уже здесь был. Неужели нас гоняют, как баранов, туда-сюда?
ydka.
http://www.liveinternet.ru/users/aleg_and_aleg/