"Tikyu no Tenshi"

[Kaoru]

Начало чего-то...

Часть 1.

«Так–так–так!» мысли путались в пропитой голове Петра Сергеича, мешая найти выход из создавшегося положения. Кому звонить? В скорую? Милицию? ФСБ? Нет, не то, на смех поднимут, ведь не поверят, сошлются на белую горячку. «А, может, и правда, допился?» - с надеждой подумал Петр Сергеич. «Да, да конечно, старый черт. Напился, вот и бутылочка полупустая стоит, конечно…» Счастливый Петр Сергеич засмеялся, глядя на мутную бутылку самогонки, притулившейся на столе. Его взгляд выхватывал куски интерьера своего кабинета, сумбурно перескакивая с одной детали на другую. Недопитая бутылка, прикрытой новеньким пластиковым стаканчиком, пришедшим на смену основательному граненому предку. Заветренный кусок дешевой колбасы, оставшийся здесь еще с Нового года. Сморщенные соленые огурцы, похожие на обезвоженных и забытых мумий в музее. Потрепанные книги, занимавшие значительное пространство в этом жилище и покрытые слоями пыли. Они оккупировали не только мебель, но и пол, будто считали себя партизанами, вышедшими из подполья. Окно, аккуратно заклеенное газетой, еще не успело пожелтеть от времени, но уже было опутано паучьей сетью. Петр Сергеич не хотел видеть людей, спешащих на работу, гуляющих с детьми, целующихся и ругающихся в парке, куда выходили окна его кабинета. Он хотел заклеил внешний мир, а то количество выпитого самогона сильно возрастало, и его грозились выгнать.

Но всем этим привычным вещам, так хорошо и ладно вписывающимся в жизнь Петра Сергеича, противостояло маленькое невесомое перышко, которое доктор сжимал в своем кулаке. Руки дрожали. «Все же не горячка», с ужасом подумал Петр Сергеич. И опять взгляд заметался по комнате в поисках чего-то способного объяснить, кому звонить? Может, попу? Петр Сергеич вспомнил тяжелый воздух маленькой церкви, находящейся по соседству. Оплавленные свечи, от чада которых становилось тяжело дышать, мерный голос батюшки, исходящий откуда-то из глубины, заставлял доктора засыпать. Он вспомнил чувство облегчения, когда вышел и храма Божьего, вспомнил ощущение свободы, навалившееся на него мертвым грузом. Может, поэтому и нужно ходить в церковь, чтобы ощутить радость мирской жизни? Петр Сергеич не знал, но звонить попу раздумал. Зато вспомнил про своего бывшего однокурсника, Гришку Степаненко, первого заводилу курса, бесшабашного и влюбчивого мальчишку. Только вырос Гришка, и на последней встрече выпускников, Петр Сергеич увидел Григория Наумовича Степаненко, всемирно известного профессора медицины, доктора наук, недавно защитившего диссертацию по генетике. Петр Сергеич не помнил, по какой именно теме, но, в конце, концов, какая разница, все равно он уже в этом ничего не понимал. Генная инженерия? Пусть будет она.

Петр Сергеич протаранил стол, уронив остатки недопитого растворимого кофе на первый том Медицинской энциклопедии, подбежал к шкафу. Нервно облизав губы, доктор сунул пресловутое перо в карман и принялся перерывать свои бумаги, в поисках Гришкиной визитки. «Где же ты? ГДЕ?», бормотания Петра Сергеича перемежались с глухим стуком падающих книг и возмущенным шелестом страниц. Наконец, искомый предмет был обнаружен между «Вирусными заболеваниями» и «Народной медициной». Вцепившись в спасительный кусочек картона, Петр Сергеич ринулся к телефону, благополучно миновав острые углы журнального столика. Перекрестившись, доктор набрал номер сотового телефона, судорожно пересчитывая длинные гудки.

- Я вас слушаю, – деловой голос заполнил пустоту ожидания.

- Гришка, это я, Петя.

- Здравствуй, здравствуй, как жизнь? – голос потеплел, излучая доброжелательность и приятные воспоминания молодости.

- Гришка…это… беда у меня тут… то есть ангел, ну, с крыльями белыми. А везде кровь, кровь… и Марта в обмороке лежит…

- Петя, ты не пьян?

- Чесс-слово! Со вчерашнего дня ни-ни! – ответил Петр Сергеич, искоса поглядывая на недопитую бутылку.

- Что, и нимб есть? – спросил усталый голос институтского друга.

- Нету… А должен? – обеспокоился Петр Сергеич.

- Я не знаю. Давай рассказывай по порядку.

- А ничего, что по сотовому?

- Ничего, давай, говори…

И Петр Сергеич рассказал. По порядку. Только начатую бутылку не упомянул, почти физически ощущая жжение белого пера, лежащего в кармане.

[Kaoru]

Глава 2.

Она стучала по железной двери своими маленькими кулачками, пытаясь привлечь внимание своих надзирателей. С яростью, которую нельзя было и ожидать от этой хрупкой девушки, почти ребенка, златокудрой дюймовочки, незнамо как попадшей в эту дыру, она молотила по двери, отделяющей ее от Мира. Мира, в котором прошла ее жизнь, в котором она совершила нечто страшное, за что и попала сюда, в эту темную камеру, пропахшую застарелой мочой, вечной пылью и мукой. В одиночную камеру...

 

Странно выглядели ее бело-красные костяшки пальцев на казенной двери, непонятного цвета. Будь те странные художники – авангардисты, которых так привечал дома ее отец, здесь, они бы оценили это необычное сочетание красок. Но их здесь не было. После смерти отца, матери, а затем и отчима, тебя навсегда вычеркнули из жизни. Да не больно - то и нужны они, эти вечно пьяные художники, постоянно обсуждающие свои дикие полотна, какую-то «пространственно-цветовую среду» и тому подобные глупости. Ты никогда не понимала, как этим может восхищаться твой отец? Какие-то разноцветные кляксы или странные замысловатые треугольники, или вообще непонятно что – вот что объединяло их всех. Ты, конечно, кивала, улыбалась, когда очередной папин протеже приносил в вашу квартиру на Старом Арбате свой новый шедевр, но все понимали, что ребенок такого замечательного человека, мецената и просто ценителя, ничего не понимает в настоящем искусстве.

От них всех, этих папиных знакомых, несло дешевой водкой, реже дешевым же портвейном, сыростью, красками и дымом. От них всегда пахло сгоревшим табаком, принесшим себя в жертву искусству. Это было единственное, что тебе нравилось в них. Этот запах всегда напоминал тебе погибшего деда. Давно когда-то, ты любила прибежать к нему после прогулки, уткнуться в теплое пивное брюшко мокрым от бега по морозу носом, обнять его и заливисто, чуть зажмурив глаза рассмеяться, сама не знаешь чему, может, тому, что тебе не хватало рук, чтобы обхватить этого замечательного человека. Было приятно ощущать запах свежевыстиранного шерстяного свитера, еще не успевшего как следует принять тепло тела, но уже насквозь пропитавшегося табаком. Деда всегда курил Беломор, ничто не могло изменить его привычки. Этот чуть резковатый запах с какой-то неутомимой печалью всегда проникал во все уголки дедушкиной одежды. Это был запах твоего детства. Короткого, но счастливого детства.

 

Руки, с которых сыпались красные капли, настойчиво пытались добиться ответа от старой двери. Кое-где еще проглядывали островки синей краски, того мутно-серого цвета, который обычно присущ всем казенным местам. Они, эти островки былого процветания, не желали уступать насиженные места своей давней сопернице – известной спутнице всех железных дверей – ржавчине. Кое-где проклевывались и новые жители Дверного Братства вызывающе алые и буржуазно бурые зерна неведомого доселе тюремного злака. Они появлялись там, где побывали, безуспешно пытаясь привлечь к своей хозяйке внимание, белые детские ручки, покрывшиеся теплой алой тушью.

- Прошу! Дайте, пожалуйста, лекарство! Прошу! Пожалейте! – кричала ты, все больше и больше пачкая руки в липкой красной смоле. – Умоляю! ДАЙТЕ!!!!

Слезы текли у тебя по щекам, образуя неровные бороздки, окаймленные грязными берегами. Твои ноги тоже пустились в пляс, стараясь не отстать от своих верхних собратьев. Тюремная мазурка зазвучала громче, в оркестр вливались все новые фигуранты. После вступления «нижних» ударных, синие граждане Дверного Братства спешно покидали насиженные места. Небольшими группками они собирались внизу, на Бетонном Полу, еще одном самостоятельном государстве, куда не нужна была виза. Отринутые, синие собирались в ожидании единственного Транспорта – Тюремного Совка, чтобы навсегда переместиться туда, откуда не возвращаются. А руки и ноги, пока еще слушавшиеся свою маленькую хозяйку, усердно колотили в дверь, уставшую от непрошеных гостей.

Голос тоже старался не отставать от них, звонкий когда-то, как стайка серебряных колокольчиков на летнем лугу, сейчас как будто туман накрыл его. Хриплый, сорванный голос побитой собаки раздавался из твоего горла.

- Папино лекарство! ДАЙТЕ его МНЕ! – сипела ты, обессилено падая рядом с заждавшимися синими пассажирами. – Заклинаю…дайте…

Ты упала на колени перед дверью, опершись дрожащими руками о бетонный пол. Растрепанные золотые волосы падали тебе на глаза, мешая видеть. Но тебе было все равно… ты сидела там, рядом с безразличными синими пассажирами, и плакала.

- Спасите меня…дай..те…лле…ка..р…ссство…- вот все что осталось от тебя, такой уверенной, чересчур уверенной во всем девочки. Лишь хриплый задыхающийся голос, еле-еле пробивающийся через безудержные рыдания и вялое постукивание по бетону маленьким бело-алым кулачком. Мольбы несчастного ребенка не долго еще беспокоили надзирателей. Ты вымоталась, рухнула на Бетонное Царство и проскользнула в Сонное. А синие беженцы ждали Совка.

А за дверью…за дверью немолодая грузная женщина сквозь мелкие редкие зубы, которые еще не успел выбить ее бывший муж, поносила отца своей «подопечной». Она всегда называла так заключенных, размещенных на ее участке тюремного комплекса. Эти бедные девочки становились на время ее детьми, которых она опекала да самого конца. Эту тринадцатилетнюю девочку ей было особенно жаль. Бедняжка, что ей пришлось пережить! Хотя то, что сейчас происходит с ней – это еще хуже. Этот отец – Марта выплюнула это слово со всей яростью избитой мужчиной женщины, – Посадил ее на наркотики. В течение всей ее жизни она принимала это так называемое «папино лекарство»…И до чего это ее довело? До убийства собственного отчима. Да, черт с ним, с этим отчимом, у девочки загублена жизнь, ее преследуют галлюцинации (вот слово – то, какое заковыристое!) с тех самых пор, как она попала сюда. Но я об этом никому не скажу…нет! Еще не хватало, чтобы мою девочку отправили в психушку. Я вылечу ее своими методами…ничего…все образуется… Будь прокляты все мужики!

Последние слова Марта сказала с такой ненавистью, что тюремная лампа мигнула и погасла от страха. Проклиная все на свете, в том числе припоминая и всех родственников до десятого колена тюремного электрика, надзирательница зажгла фонарь и отправилась на поиски своего бывшего мужа – ныне работающего в сем казенном заведении.

 

 

 

Добавлено в 03:02:

Ты проснулась утром, хотя, может, это и не было утром в том привычном для тебя значении, но все же ты проснулась. Ночью тебя не мучили кошмары, тебе вообще не снились никакие сны, ты просто была уставшей маленькой девочкой. Ты просто спала. Ты была рада, что здесь нет яркого света или большого окна, только мутная лампочка висела в дальнем углу под потолком. Она тоже был заключенной – железная решетка не давала ей свободы. Рассеянно взирая на этот мир, твоя подруга по несчастью с каждым днем сдавала свои позиции. Ты же, отводила взгляд, будто еще надеялась на что-то.

У тебя затекла левая рука, и от того все остальное будто померкло, ушло на время. Ночью ты не шевелилась, боясь спугнуть нежданное облегчение – и вот результат. С усилием распахнув припухшие веки, ты открыла свои бирюзовые глаза одновременно, так что даже судьи по синхронным прыжкам с вышки не нашли бы к чему придраться. Подняв еще сонную, а оттого тяжелую голову, ты тупо уставилась на свою левую руку. По щеке покатилась теплая слеза, выискивая тропинки сквозь сине-красные узоры чудной татуировки на нежной коже. Слез катилось все больше, они как первые поселенцы расчищали себе место, лихо выкорчевывая сине-красные пни, отчего сами приобретали розоватый оттенок разбавленной крови.

Вот ты и умылась, девочка… Глазами, освобожденными от ненужной влаги, ты тупо уставилась на свою левую руку. Ты видела ее, но не чувствовала. Вот она есть, ты ее еще видишь, а вот ее и нет, – ты ее не чувствуешь. Напоминает день рождение ослика Иа-Иа. Грустно. Помогая себе всем телом, ты села, мимоходом вытирая правой рукой мокрую кожу. Села, вот уж точно, лучше и не скажешь…

У тебя появилось странное чувство, что рука вот-вот исчезнет, раствориться в тюремной дымке, нереальности происходящего. Ты сейчас лишишься части своего тела, и ничего не сможешь сделать, чтобы это предотвратить. Ты смотришь на руку, убеждая себя, что сейчас все пройдет, ведь не может же быть иначе. И вправду, на руке начинают копошиться мурашки, быстро-быстро орудуя своими бесчисленными лапками, но тут появляется Боль. Тебя скрутило, а рука стала оживать. И не только она. Спина. Она жутко болела, чесалась и ныла. Это было хуже, ГОРАЗДО хуже, чем то, когда десна никак не хочет выпускать на волю новый зуб, лишь мучая своего владельца. Тебе чудилось, что из спины выбирается большой Зуб, с хрустом разрывая нежную белую кожу. Лицо тоже все чесалось. Но если спина будто извергала из себя тупые клинья, то с лицом дело обстояло иначе. Казалось, что под кожу запустили тысячи, нет, миллионы неутомимых червей, и они роют и роют там себе туннели, будто это их единственное занятие.

Тебе хотелось протянуть обе руки ко лбу, вгрызться ногтями в кожу, и ободрать ее напрочь, вплоть до шеи. А потом счастливая, ты стала бы истекать кровью и ждать, когда смерть заберет тебя. Только руки тебя не слушались, да Голос твердил, что это не поможет.

Этот кошмар начался сразу же после суда. Боль нарастала с каждой минутой, потраченной на такую бесполезную теперь вещь, как жизнь. Сейчас эта боль достигла своего апогея, ты, по крайней мере, надеялась на это. Вчера ты еще пыталась заглушить ее, пыталась достучаться до этих мерзких, пропахших тюрьмой, надзирательниц. Но ничего не вышло: боль не отступала, а тебя…тебя не слышали, или же не хотели слышать. Жестокие люди! Боже! Как я чувствую твою боль!

Лишь ночь смилостивилась над тобой, нет, над нами… она подарила кратковременный покой. Покой…Тишина…Смерть… ты не хотела умирать – нет, я чувствую это, но боль, ее было уже невозможно терпеть. Не выдержав, забыв о затекшей когда-то, века назад руке, ты с рыком, достойным пустынного льва, набросилась на свое лицо, кромсая его детскими пальчиками. Облегчения это не приносило, но удовлетворение…удовлетворение – да. Что-то выплескивалось из тебя, ты истекала кровью, гноем и ужасом. Ты бросилась на бетонный пол, как кошка, старающаяся почесать себе спинку. Ты перекатывалась и терлась о неровный пол. И выла теперь уже не одна замученная собака, а сотни, тысячи несчастных животных хотели облегчить тебе жизнь.

[Kaoru]

Глава 3.

Сегодня утром он опять приперся, мой бывший муж (слава Богу, что бывший). Опять просил денег до получки, зараза... Не дала. Знала, что не вернет. Жалко его, конечно. Но, что делать? Я теперь одна (хотя разве ж он, когда помогал мне?), а детей-то двое. Мальчик и девочка. Девочка и мальчик. Неплохие ребятки. Не пьют, не курят, не колются. Тьфу-тьфу-тьфу. Учатся. Сережа (это в честь бывшего значить) в ПТУ, а Дуся на повара. Ничего, проживем. Лишь бы это хамло к нам не приходил, пьяница убохый. И че я за него замуж вышла (хотя понятно, что, кто ж меня нормальный-то возьмет?). Теперь вот выслушивай по утрам концерты, стыдись перед соседями... Хоть бить теперь нас некому и то лады. Ничего, проживем. Вот гад! Ведь знала же, что не нужно в сумке деньги было оставлять! Дура! Спер ведь! Вот убохый! Ирод! Теперь за заначкой в комнаты возвращаться... Эх... Ничего, справимся... бегом побегу, авось на аэробус-то и успею.

Народищу как обычно – полно. И куда все прутся в 6 утра? Ладно, студентики там, или люди рабочие, а то вот бабки да дедки старые, ну, куда скажи на милость они прутся в такую рань??? сами ели ходють, а туда же... ну, выспались бы, чай не юные цветочки, а уж ближе к обеду бы и полетели в город. Нет, припрутся в такую рань (ну, что им не спиться, ведь на пенсии уже) и давай права качать... Я ветеран войны, я ветеран войны! Раз ветеран – вот и сиди дома, нечаво тут шлындрать, да по Москвам раскатывать. Дома сиди. Вот еще один приперся, пьяный уже, подить-то. Точно, эк его шатаить.

- Мне 85 лет...да...85 скоро...кхе-кхе... - щуплый седой дед нервно подергивает свои видавшие и лучшие времена брюки. - Я фронтовик!...войну прошел...тпру- девонькиии! Тпрууу! Машины там не видать? - он прищурил слезящиеся глаза, утонувшие в морщинистом лице, поправил сползавшую с плешивой головы засаленную кепку. Она была серой. Когда-то давно, но не сейчас. - Эй! Девоньки! Тпру! О-го-го еще!...мне 85 уже...фронтовик...вот как приеду к другу сюда, выпьем мы с ним по маленькой...закусим, конечно... мне ведь 85 уже, девоньки...пенсия у меня – 6 тысяч! Ш е с т ь тысяч-то пенсия... А я еще о-го-го! Тпру! Ох, девоньки... Да, мне 85 пять... скоро.

В толпе мужики уже не выдержали, - Да, поняли мы, дед, поняли!

Что и говорить, всегда знала, что мужики, они и есть мужики, никогда не умеют себя сдерживать, не то, что мы, женщины. Эх, да что и говорить, хоть на деда посмотри, хоть на того с портфелем-то, все едино.

- Вот купил другу шампанскава там... - продолжил пьяненький дед, - ...закуски к пиву всякой (причем здесь пиво, раз “шампанскава” купил? Одним словом – мужики!)...6 тысяч пенсия-то... (вот заладил!), а я фронтовик, не слышу уже совсем... - по ожидающей толпе пронесся вздох отчаяния. - 85 мне уже, 85 скоро. - Сухонький дедок достает клетчатый платок, большой, мятый, стираный еще до этой самой войны. Вытирает старческие слезы, сначала правый глаз, затем левый. Слезинка застряла в морщинах. Ничего! Мы ее платочком, платочком родимую.

Толпа она и есть толпа, особенно утром… ее совершенно не волновал этот старый дед, его фронтовой друг и его пенсия в 6 жалких тысяч. Возможно, многие сочувствовали ему, но молча, господа, молча. Лишь Марта пристально разглядывала его, да и то, потому что стояла рядом, куды ж деваться-то? Толчея ведь, аэробусбус-то все не летит!

- Я еще...тпру! Девоньки!...мне скоро 85 уже совсем (“Точно совсем”, подумала Марта, тщетно пряча жалость куда подальше. “Не принято мне теперь мужиков-то жалеть, ить я теперь Фемунистка! Вот!”)... выпил рюмочку, закусил маненько... ноги болят, девоньки, после войны и болят... 6 тысяч-то пенсия... Тпру!... фронтовик я... фронтовик, девоньки, после войны и болят, окаянные, а так его о-го-го!...

Подлетевший грузный аэробус застыл перед сонной толпой, Мартой и пьяненьким дедом-фронтовиком. Размахивая инвалидным удостоверением, грязным, мокрым от старческих слез платком, дед забирается в аэробус. Старые ноги не слушаются деда, заплетаются, он, словно младенец, хватается за зеленые поручни, старясь удержаться. Люди входят в аэробус. Народу же на остановке открывается вид дедовских испачканных весенней грязью брюк, с прострелами внизу, будто и впрямь дед только что вернулся с войны. Толпа брезгливо обходит его, с боем рассаживаясь на законно выстоянные места, а дед, дед, кряхтя тоже садиться. Двери закрываются, а Марта остается на остановке одна, не считать же за попутчиков эту безликую массу. В ушах у нее звучит еще голос: “Тпру! Девоньки... мне 85 скоро... фронтовик я”. “ А штаны-то зашить надобно” - машинально подумала Марта, залезая в следующий аэробус.

 

Марта без проблем добралась до своего места работы – тюрьмы на окраине Москвы, предназначенной для несовершеннолетних девушек, совершивших особо тяжкие преступления. Сколько их было у тебя, Марта? Две? Три? Десять? Сто? Ты уже не помнила сколько, знала, что были, что есть, и что будут, долго еще будут, пока ты сама сможешь ходить, пока сил хватит хоть на что-нибудь. Несчастная некрасивая женщина, замученная мужем, детьми, суетой жизни, ты находила отдушину там, где, казалось бы, ее и нет. Убийства, изнасилования (это девочки-то, девочки!), вооруженный грабеж с рецидивом – все это ты изучила давным-давно. Наверно, ты бы написала книгу, если умела бы Писать. Куда там этим кабинетным психологам и социологам (вот слов-то напридумывали, ироды!) до тебя, Марты из деревни Криволапино. Все эти истории ты знала назубок, ты не просто угадывала причины поведения своих «подопечных», ты ЗНАЛА их лучше, чем своих собственных детей, чем саму себя. Редко встречались девочки, которых ты не понимала, если быть честной, то и появлялись они только в начале твоей карьеры. Стареешь, наверное, Марта, стареешь, раз не понимаешь, почему новенькая так крепко держится за своего родного отца (ирод проклятущий!). Девочка настолько верит в него, что готова пить его лекарство! А ведь это отрава! Дурь! Вот и Петр Сергеич сказал, что такое там намешано, что все светила науки медицинской не могут разобраться, почему ОНА не умерла еще. Живет глупышка, живет и верит в отца…

Неужели мужикам можно верить? А, Марта? Скажи, можно? Тебя, побитую не только жизнью, но и мужем не стоит спрашивать, потому что, только посмотрев тебе в глаза, в эти большие темные штольни, ясно, ЧТО ты ответишь, Марта. Мне тебя жаль, надзирательница со стажем, искренне жаль… что ты видела в своей жизни, кроме мужа-пьяницы, стирки-глажки-готовки, детей непутевых (хоть не пьют сильно, не курят много, да и не ширяются часто, и то хорошо), да девочек своих, подопечных? Толпу спешащих на работу людей? Метро, насквозь пропахшее бомжами? Слякоть, шевелящуюся под ногами, когда ты тащишь сумки с рынка, чтобы подешевле вышло, чтобы было на что детям одежонку купить? Блевотину, которую ты вытирала в своем подъезде по утрам, чтобы заработать деньжат? Кто тебя станет осуждать, Марта, за то, что ты так не любишь мужчин? Не знаю, может, кто и станет, а я не стану… жаль мне тебя, Марта.

Пройдя тройную пропускную систему с какими-то непонятными тебе, Марта, датчиками, ты очутилась в главном здании. Это была не образцовая тюрьма, но и не из последних. Довольно чистое здание, с обвалившейся, да так и непочиненной крышей, чуть покусанными молью серо-синими занавесками, недавно покрашенными синими стенами. Новая краска блестела от солнца, играя своим красивым сочным цветом, более пригодным для какой-нибудь гостиной, чем для государственной тюрьмы. Но дотрагиваться до стен не рекомендовалось – они были липкие немного от подсолнечного масла. Марта знала, что половину краски стырили, да пропили, половину разбавили чем-то (Марта не знала чем, иначе бы и ей доля перепала), ан она ж не блестит, гадина! Не блестит, и все тут! А завтра проверка. Вот и пришлось забывчивым малярам с тряпочкой бегать, да все стены маслом натирать, чтоб блестело.

А все, затаив дыхание, ждали дождя, крыша ведь протекала над самой бухгалтерией… Но очень выдалась сухая, и развлечений не предвиделось. А как хотелось посмотреть Марте на рожу этой Клавки-хозяйственницы, пропившей вместе с твоим, Марта, мужем все выделенные на ремонт средства… Дать бы ей в рожу сапогом, сапогом…хотя, нет, чего ить-то я? А? Благодарить ее надо, сердешную, что от мужика, да от забот избавила, в ножки слоновьи кланяться, да низко, чтобы почувствовать запах хозяйственного мыла на полу. Да.

 

 

 

 

Добавлено в 01:41:

Марта прошла в раздевалку с железными ящичками, как в американских фильмах про школьников. Только здесь они были побольше, да поржавее. Переоделась в спецовку, закрыла замок, ловко попридерживая дверцу в трех местах: сверху левой рукой, посередине коленом, а уж снизу, снизу носком казенного ботинка. Сноровка, что и говорить, не первый годок тут работала.

Марта никогда не доверяла карманам, они были ненадежны, дырявы и все теряли, куда как лучше повесить ключ на веревочку вместе с алюминиевым крестиком и запазуху его, так надежнее. К Богу ближе. Марта не знала, существует ли Он, этот Бог? Или нет его вовсе? Нет ничего, есть смерть и тело, вначале изъеденное червями, а потом сгнившее месиво или мумия, превратившаяся в предмет изучения этих странных людей – археологов. Нет, пусть Он будет, этот Бог, пусть. Так понятнее и надежнее. Авось и нам в раю неплохо будет. А почему нет? Потому что нас учили, что Бога нет, что есть Ленин и дедушка Сталин? Пусть и они будут, пусть, Марте было все равно, лишь бы Он был, а то в раю, наверное, хорошо…

Пройдя еще несколько сторожевых пунктов, Марта попала в распределитель, как называли его местные. Здесь она встречала свою сменщицу, выслушивала последние сплетни. Вот и сейчас, придя раньше, Марта тяжело опустилась в продавленное рыжее кресло и принялась ждать Ритку, свою сменщицу. Надзирательница закрыла глаза, ей почему-то представились штаны того утреннего деда. Как он сумел их так порвать? Может, на велосипеде в них катался? Хотя стар он уже для такого подвига, да и негде теперь, дорого. Или собака его укусила? Хотя почему так симметрично? Не понятно…

Эти продуктивные размышления прервал стук двери, со злостью хлопнувшей о побитый косяк.

- Прибью, суку! Урою! Нет, ну, надо… опять кушанье в морду хрячью Нинкину швырнула! Ладно, так нет и меня, сучара зацепила!

Марта открыла глаза, с сожалением воззрившись на Риту, ожесточенно стиравшую свой халат в потрескавшейся раковине. Марта знала, что это она не только потому, что так никто не обращался с несчастной дверью, которая в общем-то ни в чем не виновата, и даже не потому, что других здесь просто быть не могло, просто…Просто только Ритка могла называть эту жидкую баланду, носимую ее подопечным, - кушаньем. Она могла поносить всех и вся, начиная с дворника Никифора и заканчивая самим президентом, но еду, даже если ее и есть – то нельзя было, она все равно называла – кушанье. Рита стояла у эмалированного белого умывальника на коричнево-ржавой ножке и поносила Верку из двадцатки, что швырнула «кушанье» в Нинку, свою давнишнюю соперницу. Ее пухлые руки с ожесточением хватали хозяйственное мыло и втирали его с казенный халат. При этом сама Ритка дрожала от злости. Ее всю трясло: даже валик десятилетнего жира на брюхе ожесточенно подпрыгивал в такт с руками.

- Ритка! Прекрати ныть, я сама щас разберусь, моя смена щас, моя. – Марта, тяжело вставала, опираясь на прогнившие поручни, бывшие когда-то лакированными. Кресло тихо скрипело, с радостью высвобождая эту тушу в брюках. Марта не любила халаты.

- Вот иди и намыль ей шею-то, бляди, стерве старой! Намыль! – Ритка с еще большим ожесточением принялась стирать, будто показывая Марте, как именно нужно намыливать шею.

Марта усмехнулась, положила руку на дверную ручку.

- А новенька, новенькая как? - как бы невзначай спросила она.

- А! Да, никак. Проспала всю ночь, как ты ушла, так и уснула. Хошь посмотри иди, как она там, не отдала ли еще концы.- Ритка засмеялась, будто представляя себе ее лицо. Странная она была, эта Ритка.

- Не болтай ерунды, - буркнула Марта и с юркостью, больше свойственной мыши, нежели пятидесятилетней грузной женщине, просочилась в приоткрытую дверь.

Здесь начинался длинный коридор, опутывавший практически каждую щель этой тюрьмы, как питон, сжимающий свои кольца, в которые попала добыча. Лампочки в решетках провожали Марту, робко подмигивая друг другу. А Марта не пошла разбираться в двадцатку, она пошла к новенькой, которую не понимала.

[Лазарь]

Kaoru

Я по началу не видел смысла в заглавиях: Часть 1,Глава 2... Казалось, что это одинчные рассказы или они вырваны из контекста.

Произведение тяжелое, с явной смысловой нагрузкой, на мой взгляд много воды, которую можно было бы закрыть "Ашиным языком", короче говоря более поэтично изложить.

Но в целом очень неплохо, уже с первых страниц становиться интересно погружаться в субдьбы этих людей, едва ли не физически ощущать в них жизнь.

Сегодня утром я ехвл в автобусе, и таинственная сила этого произведения заставила меня присмотреться к людям - поискать этих персонажей. Настолько они кажутся реальными.

 

Что же будет дальше...

[a.u.r.a.]

Kaoru, много ненужной информации сдобренной заковыристыми словами - ДА!, читать интересно, но быстро забывается смысл и предшествующие действия. Может надо эту информацию равномерно разбавить небольшими диалогами!?

Очень трудно прослеживается время года. Порой кажется, что вообще теряешься во времени.

И вообще, что-то мылом прёт. Или мне кажется...

 

з.ы. А вообще, не слушай меня, пиши дальше как хотела =)

[Kaoru]

Когда я пишу - я писатель (пусть и не слишком хороший), но когда я уже написала - я становлюсь читателем и мне тоже многое не нравится, многое я сама не понимаю, но если начинаю что-то менять, то получается еще хуже) Так что пусть я-писатель пишет, а я-читатель от этого бесится :)

 

Лазарь!

Есть небольшая проблема, я не Аша, так что "закрыть Ашиным языком" ну никак не получится, к сожалению, потому что, как пишет Аша мне нравится :D Но я это я, и пишу так, как получается) Что будет дальше? Сама не знаю :lol:

 

Holy Ghost

С диалогами у меня вообще проблемы, для меня их очень тяжело писать, но я это учту). Про то, что много информации, понятия не имею, как ее сократить. да, и не хочу, если честно, приявыкла к ней :lol: Время года, на мой взгляд не имеет значения, хотя предполагается, что это ранняя осень или конец лета.

 

Слушать буду, потому что мне интересно знать, что думают люди, когда читают мой маленький бред. и писать тоже буду)

 

И, кстати...

Мылом прет, хозяйственным...

[Kaoru]

То, что уже было (глава 1):

Glava1.doc

Изменено 4 ноября, 2004 пользователем Kaoru (смотреть историю редактирования)

[Kaoru]

То, что уже было, но не влезло в предыдущее сообщение (глава 2 и 3)

Glava2_3.doc

[Kaoru]

НОВОЕ ^_^ Глава 4 и 5.

Glava4_5.doc

[a.u.r.a.]

Kaoru, постарайся отделить мысли персонажей, от монологов персонажей и от просто слов автора. А то какой-то винегрет получается. Убери чуть-чуть ненужной и повторяющейся информации, или просто повесь её бэкграундом - ибо жутко в глаза бросается, зато добавь побольше "пейзажей". Например, в той же тюряге можно было бы получше описать холупу в которой ангела держали. :)

 

И уж больно мне не нравится год - никак не сходиться с моим восприятием. :)

 

p.s. Интересно - совпадение ли то, что я уже вторую неделю смотрю Haibane Renmei - уже пошёл по второму кругу !? :P

Поэтому у меня невольно втревают ассоциации... :(

[Kaoru]

Хм... это к делу абсолютно никакого отношения не имеет))) честно-честно, потому как начало (и конец) писались где-то полгода назад, а что такое Haibane Renmei, я узнала практически сегодня) вот посмотрю аниме (если тко-нибудь даст), тогда и сравню)

 

год, а какая разница? может это параллельная вселенная? :D

пейзажи, ах, пейзажи! как бы мне в тюрьму попасть, чтобы узнать, что там есть? или, может, поделишься инфой, буду благодарна :)

заюмусь отделением мыслей от всего остального, потому как это давно уже было надо следать ;) а так лень, знаешь ли...так лень

[Kaoru]

Ну, на новом месте - новые главы ;)

 

Глава 6 и 7 прилагается

Glava6_7.doc

[Младший злодей 1го ранга]

Просто из любопытства....

А почему все время (кроме первого раза) главы парами выходят?

[Kaoru]

Просто отвечаю - так вышло))) не знаю почему. Следующая будет одна, это точно... :)

[Kaoru]

Часть 2. Глава 1 (по-старому главоисчислению - 8-я)

Glava8.doc

Изменено 21 ноября, 2004 пользователем Kaoru (смотреть историю редактирования)

[a.u.r.a.]

Ооо, глава 8 написана довольно таки симпотно. Только как всегда не отделяешь слова автора от мыслей персонажей. Некоторые предложения очень сложно читаются и пара слов хоть и подобраны по смыслу, но никак не читаются и опять же усложняют предложение.

 

з.ы. и как всегда страдают на обе ноги орфография и пунктуация.

[Kaoru]

Ну, эти две ноги быстро лечатся)))

А насчет того, что есть слова, которые тяжело читаются, приведи, плиз, пример, потому как я-то их не вижу :)

[Kaoru]

Глава 2 или 9, если по-старому)

______9__2_.doc

[Ройко]

Нет, действительно здорово. Очень захватывающе написано; речь такая плавнотекущая, затягивает.

Интересно читать.

Только иногда многовато подробностей ( на счёт кровавых ничего сказать не могу--супер. Пробирает.).

Персонажи живые и действительно заставляют прочувствовать их эмоции и мысли.

Сильно.

[Aidhen]

=) Хонтони кирэй =)

*Ждёт продолжения*

[Kaoru]

Еще одна глава, но мне она не очень нравится, как уж ее не переделывала(((

Glava_3_10_.doc

[Kaoru]

Люди) Пожалуйста, напишите свое мнение, потому как сама не понимаю, что тамне так....... :(

[Aidhen]

У мну не открывается =(

[Kaoru]

:( :( :(

Щас еще раз попробую.... Это в блокноте, так что кто скачивал предыдущий файл успешно - это скачивать не надо)

Glava3_10_.txt

[Kaoru]

Ну, еще глава..... жду комментарии)))

Glava_4_11_.doc

Изменено 8 декабря, 2004 пользователем Kaoru (смотреть историю редактирования)