Лелио

Сюжет не переврали – радует, текст родной но сокращенный – ммм, все-таки тоже радует, что хоть так – хорошо. На много лучше, чем я ожидал, на очень-очень много… Старая Москва – великолепно! Атмосфера именно такая. И фишка с цветной – не цветной съемкой… И актеры второстепенные понравились… Дядя Берлиоза запомнился… А теперь об актерах (извините, фамилий я не знаю) 1. Воланд - хороший актер, но типаж не тот. Воланд – он загадочный что ли, хоть и «сила, которая делает добро», но зловещая сила, а тут он мягкий очень… Знаете, если олицетворять Воланда с актерами, то это должен был быть бы человек, который играл графа Калиостро в «Формуле Любви» (опять же не знаю фамилии). Для меня Воланд больше такой… 2. От Азазелло я долго плевался. Он не такой! Он моложе, вертлявей, выше, хитрее. Пройдоха, который пролезет в любую, даже самую узкую щель. А с такой мордой разве можно?! Нет, ну честное слово! 3. О коте молчу… Хотя голос у него классный… 4. Безруков – ну умница просто! Именно то, что нужно. У меня, конечно, несколько нюансов. Но он попал в струю… Нравиться очень. 5. Понтий Пилат – солдат, а такого даже в молодости в доспехах на коне с копьем на перевес не могу представить. Воин, хоть и очень усталый… Нет, не такой Понтий Пилат. Он не трагик, не такой трагик. Он здесь очень покладистый, а там на грани разрыва. Макбет! А здесь он грустный что ли очень… При разговорах с Иешуа этого не было: были боль, страдание, злость, безнадега была, тоска, но не грусть… Нет, не она… Бессилие - сначала с головной болью, с розами, с солнцем, потом с приговором, с казнью… 6. Коровьев – нет слов, одни эмоции. До того попали… 7. Бездомный не очень как-то… ИМХО, не может быть у поэта такой крестьянской моськи… Не нравиться мне просто этот актер, хотя тогда время было такое… И еще, господа, не надо говорить, что Глава 2 (кто не знает - это про Пилата и Иешуа) – скучная. Это мой любимый кусок. Этот, потом в театре, еще место в ночь после казни и несколько последних: после бала, когда на закате Воланд прощается с Москвой и «За него уже попросили», когда Пилат уходит с Иешуа по лестнице на верх, к звездам, впереди бежит Банга, а его хозяин беседует и спорит с незнакомцем… Я вот уж на что не люблю слёзы – а рыдал на этом моменте… Сначала от волнения: простят или нет, а потом от облегчения - что простили. А еще, господа, саунд! Саунд какой… Необыкновенный! Именно он делает фильм захватывающим! Процентов 25 успеха в фильме – звук.

«Гордец!…» Кэнъити спокойно взял пальто и так и остался стоять в дверях, пока Шуске не ушел. Когда парень свернул за угол, он сполз по стенке вниз и, в конце концов, присел на корточки, захлопнув снаружи дверь лавки. Книжник закурил и попытался себе представить, что думают о жизни нормальные, тридцатилетние мужчины: «…Вероятно, их посещают какие-нибудь умные мысли. Зрелые не по годам. Тридцатилетние мужчины делают правильные выводы и живут себе дальше, пользуясь случаем, что голова у них работает и, вообще, все в полном порядке… Мне уже тоже больше тридцати. На сексуальные предложения (как показывает практика) я ответить смогу, а вот с мозгами – проблема. Мозга – нет…» Затем он дерзнул представить, что же твориться в голове у двадцатилетней шлюхи… А потом он плюнул на все и выкинул из головы, как не нужное. Докурив, вернулся в магазин и только тут понял, что за пять минут замерз и вымок до нитки. «Мда, не хорошо получилось… *посмотрел за витрину, где недавно стоял Шуске, потом на пальто* Хм… А ну и к черту – не мое это дело!… Сам виноват…» Дальше день пошел, как по маслу – спокойно и без особых происшествий: Кэнъити разобрал книги, забрал очки и купил для них чехол, чтобы больше не бились, получил деньги от Суза и перевел их Агнесс, как и собирался, забрал у Нарсиса отдушку для квартиры, купил у него же букет ирисов и пошел извиняться перед Жозефиной, за что был одарен эклерами. Чтобы не мучиться от глупых раздумий и угрызений нужно себя занять чем-нибудь, по твоему мнению, чрезвычайно полезным и неотложным. Часов в пять вечера книжник вернулся домой и тут же занялся переводом, просидев за ним до поздней ночи. Уснул быстро, только донеся голову до подушки.

Книжник стоял около стола не шелохнувшись, не дернувшись ни одним мускулом – каменная статуя. Слушать это было крайне неприятно, но делать было нечего – Кэнъити слушал: спокойно, отстраненно, совершенно без эмоций и размышлений. Он мысленно закрылся, спрятался, не желал и не хотел слушать и слышать, построил вокруг себя прозрачный колпак, как у розы из «Маленького Принца». Вспомнил строчку из книги: «Растение, а боится сквозняков… очень странно… Какой трудный характер у этого цветка». Тихий, хрупкий мирок состоящий из его дома, его лавки, его старых книг, нередких визитов в лавку по переплету и реставрации книг братьев Сениса и постоянных добродушным перебранок и препираний, скорее просто по привычке, частых утренних походов в «Ланскане», мелких, безобидных перепалок с Жозефиной, неторопливой игры в нарды с молчаливым и угрюмым хозяином багетной мастерской со странным именем Монтегю, cofe-cassis в компании главного цветочника Нарсиса и его острых шуток – все сыпалось на глазах, и чтобы хоть как-то сохранить это шаткое равновесие к которому книжник так привык, нужно было не слышать, не видеть правды и жить в воображаемом мире, что он и делал. Кэнъити именно поэтому не имел в доме ни телевизора, ни телефона, ни других средств связи; он даже газет не читал – только каталоги аукционов и специализированные журналы по искусству. Шуске закончил говорить, развернулся, ушел. Лестница, первый хлопок – в коридор, второй – в лавку, затем колокольчики на третей двери и, наконец – последний хлопок. В доме тихо и пусто. Кэнъити присел на край стола из кухонного гарнитура, откинул голову назад, смотря в потолок, и тихо, замучено проговорил: - Господи, не мешай мне жить хорошо – не трогай моих иллюзий!… Вспомнилась старая сцена из детства: Две тысячи пятьсот чёрти какой год. 200 км от Марселя, не город – богом забытое место. Два двенадцатилетних побитых паренька с зелеными от травы коленками. Один, кудряво-рыжий, отвернулся, а второй стоит и отряхивается, затем насупливается «по-взрослому» и говорит: - Пора бы нам повзрослеть. Рыжий посопел немного от обиды, а затем согласился: - Пора бы. Одно из них звали Андре, а второго – Рауль. Книжник закрыл глаза и опустил голову на грудь. - *тихо* Пора бы, Андре… *пауза и вздох* Пора бы… Постояв так еще минут пять, он успокоился и забыл, загнал все это в самый дальний, и самый пыльный угол памяти. Так лучше… Кэнъити и без этого было чем заняться: для начала протереть стол и сжевать почищенное яблоко, что он и сделал, потом посмотреть, что там за книги валялись на полу, потом сходить в мастерскую за очками, забрать у Нарсиса свой заказ, помириться с Жозефиной и, конечно же, доделать перевод… Затем он спустился вниз, в лавку, по ходу заметив, что в прихожей не хватает какой-то важной детали, и начал разбирать книги и карты, которые были расставлены не так, как обычно. Краем глаза заметил сначала рыжую макушку, а потом какое-то до боли знакомое пальто – как раз то, чего не хватало на вешалке. Первой пришла обида - было до того обидно, прямо по-детски. Потом, на смену пришел гнев и злоба, а затем книжник просто рассмеялся: громко и беззаботно – он всегда смеялся, когда ничего другого не оставалось. Тоже что-то вроде самозащиты. Успокоившись, Кэнъити встал, бесшумно открыл дверь, облокотился плечом о косяк и скрестил руки на груди. Он на секунду отвернулся в сторону, чтобы сдержать смешок и улыбку, за тем опять посмотрел на Шуске. Лицо серьезные, а глаза выдают - смеются. - *добросердечно* Слушай, ээээ… *вспоминая имя* Шуске, давай я дам тебе денег на пальто, *осмотрел с ног до головы* а то мое тебе немного… ммм… великовато…

«Я и стараюсь не переступать, а делать так, как чувствую…» Он сказал следующую фразу резко, но в тоже время очень замучено, как человек уставший что-то доказывать, но все равно стоящий на своем; что-то вроде «солдат умирает, но не сдается». В первую очередь он опять же доказывал это только себе - На память я еще не жаловался. Просто привык уважать себя, поэтому и отношусь ко всем, как к равным. Я ведь это в первую очередь это для себя делаю… Чтобы потом не чувствовать себя грязью последней… Если хочешь, можешь считать меня лицемерным и циничным идиотом. *отстраненно* Мне все равно, я уже привык, а тебе приятно… В голове всплыл старый английский стишок, знакомый с детства, буквально со школьной скамьи. «The rainbows shining black and white; *вздохнул, а затем усмехнулся сам себе* Nothing…*запнулся* Nothing I do seems right…» Книжник еще раз вздохнул, и повернулся к Шуске, смотря на него в упор. Проявившийся опять акцент, глаза темные как болотная тина, и кажется, что постарел лет на десять. На много старше, чем на самом деле. - Понимаешь, я не родился уже в модельных ботинках и белой накрахмаленной рубашке от какого-то там… Не имеет значения… За свою жизнь я много видел и общался со многими… И не вижу никакой разницы – шлюха это или какой-то богач с видом из окна на Боденское озеро или какой-нибудь Домский собор… *раздраженно* Если пожелаешь – можешь уходить. Тебя здесь никто не держит… Кэнъити сильно пожалел, что вообще затеял весь этот разговор, и обещал откусить себе когда-нибудь свой болтливый язык. Морально-философских рассуждений за завтраком ему только не хватало!… И действительно, главное с кем!… Он немного опустил голову, перевел взгляд в стол, закрыл газа и сделал пару глубоких вздохов-выдохов. «…A rainy day, a stormy night; Nothing at all seems right!» Но меньше чем через полминуты, он опять посмотрел на Шуске, как ни в чем не бывало. Глаза ожили, лицо оттаяло, голос был спокойный как всегда, а на лице приветливая улыбка, как ни в чем не бывало… - Ты уже закончил с завтраком? *слез со стула и потянулся к его чашке* Я уберу… Забрав кофе, он подошел к раковине, сполоснул посуду, убрал ее в посудомойку и включил умную машину.

Что, тут уже нашли хозяина? Так быстро? Мну думал, придется ждать дольше…

Произнося первую фразу про «остаться», Кэнъити о чем-то таком даже не думал, говорил совершенно без задней мысли. Он поступил так, как говорила в нем привычка; так, как обычно поступали На-Танне. Например, пока ты сидел у кого-то в гостях, началась гроза; тебя никто и никогда не погонит в дождь, а наоборот, еще раз угостит чаем, а если гроза закончилось уже поздно вечером тебя без лишних вопросов положат спать на ночь, как будто так и надо… Обыкновенная вежливость. Простые правила гостеприимства. Вторая фраза про детей и игрушку, была уже более осознанной. Книжник сообразил, как должно было прозвучать данное предложение в ушах Шуске и ругал себя последними словами, пытаясь говорить искренне и стараясь не обидеть и не задеть парня. «Дурак, идиот, козел, зараза, придурок, болван… Что ты только что ему сказал!… Ты хоть понял?!» Хотя в душе Кэнъити просто не хотел себе признаться, что отлично понимал, что тогда говорил и как поймет их Шуске. Великое слово – «нравственность», особенно когда тебе больше уже ничего не хочется… Ведь главное для человека – придумать себе оправдание, и можно делать все, что душе угодно. В этот раз оправданием служила плохая погода. Книжник ведь имел ввиду всего лишь непогоду… Мужчина еще раз качнулся на стуле, доставая из ящика нож, потом взял яблоко с тарелки и начал его очищать от шкурки, разрезал на две части, вырезал середину и отдал одну дольку парню, а другую оставил себе, совершенно не обращая внимания на окружающий мир - думал. Кэнъити чувствовал себя, как уж на сковородке. Длинный такой, рыжий ужик на такой раскаленной, шипящей сковородке. Повертев свою половину яблока в руках, и её отдал Шуске. - * с раздрожением* Ненавижу яблоки!… - помолчав немного, он, не отрываясь от окна, все-таки решился продолжить и прояснить ситуацию, - Ээммм… *нахмурился, подбирая слова* Я имел ввиду пока снег с дождем не перестанет, просто переждать непогоду… Но если ты хочешь, то можешь конечно… Эммм… Заткнулся, понимая, что сейчас говорит совсем не то, что нужно; подумал, что у него нет ума, совести и даже маленькой морской свинки, что очень прискорбно… Особенно по части домашних животных…

Подливая горячий кофе и ставя кофейник на место, он проговорил: - *улыбка* Жизнь, она, вообще, забавная такая штука… Я, например, лет десять назад представить даже в самых смелых фантазиях не мог, что *обвел рукой пустое пространство вокруг себя* вот так все обернется… Подойдя к столу, книжник сладко зевнул и потянулся, вытягивая руки вверх и связывая их в замок. В спине что-то хрустнуло. Кэнъити сжался, ссутулился, лицо скривилось. Затем он рукой потянулся к позвоночнику, чуть повыше поясницы, и ощупал его: - Ууууу, как там все запущено… Еще некоторое время он массировал спину и через минуту опять что-то хрустнуло. Кэнъити поизвивался немного, потянулся, прислушиваясь к ощущениям в теле. - *улыбка* Все, теперь больше не болит. Он сел обратно за стол и докурил наконец свою сигарету. Смотря в окно, книжник заговорил: - Слушай, может ты останешься, хотя бы пока потеплее не станет… «Нет, ты сказал конечно… *усмехнулся* Теперь потеплее станет только весной!…» - Я просто не могу тебя выгнать в такой холод, мне совесть не позволяет. Кажется, что у маленького ребенка последнюю игрушку отнимаю, только еще хуже… - Кэнъити искал себе оправданий. Или неожиданной опухали мозга. Или другой смертельной болезни, чтобы хоть как-то себе объяснить – за каким чертом он сейчас все это говорит.

- Ммм… Шуске значит… *улыбнулся* Понятно. Кэнъити пожал плечами. «И в правду, почему?…» - Не знаю… Так вышло… *пауза и грустная улыбка* Глупый какой-то ответ получился… Хотя, если бы тогда у меня был выбор, я, конечно, пошел бы подмастерьем не в лавку по реставрации книг, а в к Нарсиссу, местному цветочнику. Мы болтали как-то – он рассказывал, что искал помощника примерно в тоже время, и тогда работал бы я сейчас в оранжерее при Университете – садовником, жил бы в галереях в своей маленькой мансарде, забитой горшками с цветами, увешанной разными засушенными вениками и чем-то в том духе… Или если бы я вообще никуда не пошел, а остался бы на улице, то скорей всего все также пел бы старые романсы в каком-нибудь баре, вроде того, где я тебя подобрал… Или стал бы первоклассным спящим… *тихо* Ага, и свихнулся бы, как многие, через пару лет… Или, если бы не переехал сюда, а закончил Университет в Марселе, то работал бы сейчас мелким клерком в какой-то частной адвокатской конторе… «…Если бы я не развелся с Агнесс, то повел бы этой осенью Камилла в первый класс… Кстати, надо перевести им денег – как только Суз заплатит, так сразу… И позвонить Клови - узнать как они… Агнесс, с тех пор, как я уехал, не то чтобы видеть – слышать меня не хочет…» Книжник все это говорил медленно, не торопливо, даже совершенно бесчувственно и безучастно, так как будто это все не о нем, а совсем о другом, незнакомом человеке. Только глаза… Глаза выдавали… Они были какие-то безумные, пугающие. Он смотрел за окно и не видел ничего, смотрел куда-то мимо, дальше, чем возможно… В его глазах появился размытый огонек, выдававший во взгляде частицу страсти… -…Если бы я дописал книгу о мечтателе-пчеловоде, который все время искал «золото жизни» в мёде, то возможно стал бы знаменитым писателем… А если бы мне хватило смелости, то остался бы цирковым мимом и *усмехнулся* кочевал бы по миру в дорожной кибитке… Или, если бы все сложилось с гимнастикой, то я бы поучаствовал в Олимпийских Играх и, наверное, выиграл бы… Или не выиграл, то тогда бы был тренером по шейпингу или аэробике у каких-нибудь богатых теток страдающих ожирением… Или может быть, я остался бы в России, на Алтае и стал бы профессиональным спасателем: летом на горных реках – спасать утопающих, зимой в горах – выкапывать из-под снега неудачливых лыжников и альпинистов… Или получись все по-материному и играть бы мне сейчас в каком-нибудь симфоническом оркестре на пианино, или стал бы я как она – учил бы детишек в музыкальной провинциальной школе где-то недалеко от Ажена… Или скорее всего, как дядя, выделывал бы вино по старинке и было бы мое «золото жизни» карминное, как кровь… Простецкая алхимия, нормальное волшебство… Или может быть выращивал лаванду, как многие до меня, один жил бы в доме цвета охры с голубыми ставнями, обрабатывая «сиреневую» землю под свинцовым солнцем Прованса… Для меня бы золотом стал синий цвет - цвет лаванды… Или может быть ко мне будучи я еще ребенком, как и пять веков назад к одному сумасшедшему с такой же фамилией как у меня, села на руку несущая нектар пчела и, улетев, оставила на ладони полоску пыльцы, пересекающую линию жизни… И с того дня мед стал бы моей мечтой… «Каждому свой цвет», - любил повторять хозяин одного деревенского кафе «Кабаре Вер*» Леопольд, который выбрал свой цвет в тот день, когда впервые утопил печаль любви в стакане абсента… «…Dingue mais sympa… he!… Права все-таки Жозефина… Надо будет сегодня сходить, перед ней извинится…» Кэнъити замолчал, все так же, как и до этого, неспешно потягивая сигарету и не отрываясь глядя на снег и дождь за окном. Во всем его монологе сквозили то легкая, светлая грусть, то ностальгия, то жалость, то сожаление о несбывшемся, то какая-то детская мечтательность, то даже некая злость на самого себя… Затем книжник повернулся к Шуске и натянуто бодро проговорил, широко улыбаясь: - Извини… Не бери в голову… Глупость это… Оставим все эти «бы» и «если»… *слез со стула* Давай я подолью тебе горячий кофе - этот уже, наверное, давно остыл… Лицемерие для Кэнъити в таких случаях было хорошим спасение и укрытием от всех ненужных воспоминаний, и этот раз не был исключением. *vert – зеленый

«Больничная палата. У Кэнъити истерика: он может быть всю жизнь двигаться не сможет. Почти рыдает, да больше нечем. Рядом сидит Роже Боск, его тренер, слушает спокойно, а потом совершенно неожиданно перебивает его и говорит: - Знаешь, я недавно читал в газете об уссурийском тигре. Его метеоритом убило, представляешь? Ни какого-то там китайца, которых четыре миллиарда, а тигра! Их же всего не больше сотни осталось… - Да при чем тут тигры!!! - Просто ему, так же, как и тебе, офигительно не повезло…» Чтобы как-то отогнать вдруг нахлынувшие воспоминания и не теребить старые раны, Кэнъити сменил тему и опять обратился к Шуске: - Кстати, а как тебя зовут-то? *улыбка* Просто интересно… Я же так и не знаю… Он не много помолчал, рассматривая рыжего паренька напротив, теперь уже просто от нечего делать - все остальное в квартире он знал до мелочей. В этот раз взгляд был мягкий, скользящий и легкий, почти не ощутимый. «А парень действительно интересный… Глаз не оторвать… В баре он смотрелся несколько по-другому, хотя от этого не стал менее привлекательным… Удивительно, что я откапал такого хорошего паренька в том баре… Правильное лицо… Волосы, цвета меди… Глаза голубые… Кожа белая и гладкая, мягкая и шелковистая… Губы красивые, изящно изогнутые…» - вот примерно так думал Кэнъити, заглядевшись на паренька. - *улыбаясь* Я – Кэнъити Сэто. Рад знакомству… «Дурень, перестань глупо лыбиться, и пялиться на парня!...» Он несильно поджал нижнюю губу и тоже отвернулся к окну. «Господи, сделай же меня идиотом. Чтобы жил я радости. А не играл с чертом в шашки. Чтобы маразм и импотенция посетили меня как можно раньше и желательно одновременно. Тогда бы я стал писать вестерны и не гонялся бы за шлюхами…»

Кэнъити проследил взгляд парня и поёжился. «Да-а-а, в такую погоду даже носа из дома не хочется высовывать. Такое и врагу не пожелаешь… Мерзопакость какая!...» - подумал он, то в слух не сказал. Не стал травить душу рыжику; судя по его внешнему виду и по лицу - проблем у него и без этого хватает. - Мало ли… Знаешь, многие не любят есть в сигаретном дыму… Он закурил: неторопливо и с удовольствием. Чашка кофе, а потом сигарета. Уже долгое время для него это было лучшим началом дня, как, в прочем, и единственным. Он стряхнул пепел с сигареты и начал вертеть ее в руках. - Ты куришь? Нет? *подтолкнул пачку с зажигалкой к Шуске* Если хочешь – бери… Молчать книжнику совсем не хотелось. Зато хотелось поболтать не о чем… Не так уж часто ему в последние годы выпадало завтракать дома и не в одиночестве. Хотя, Кэнъити было все равно, слушают его или нет – просто он не любил подолгу молчать, не любил тишину и привык говорить, когда ему хотелось. - Я уже собираюсь бросить лет десять, наверное… - он затянулся. Выпустил дым, а потом виновато улыбнулся – Хех! Вот все бросаю… С тех пор еще, когда в сборной был. Тренер, помню, тогда бесился и орал все время: либо я тебя выгоню – либо ты бросишь курево! *грустно улыбнулся* В конце концов почти все так и вышло – он меня выгнал… «Может мне кошку завести, а? Она тоже живая - с ней тоже поговорить можно… А опять всякую чушь горожу…» Кэнъити совсем скис, начал делать вид, что содержимое чашки его интересует неимоверно, и замолчал, вспомнил вдруг старую сцену в больнице: про уссурийского тигра и большую неудачу. Да и Шуске скорей всего было не до этого, не до глупой болтовни…

Разобравшись в конце концов со своим завтраком, он слез со стул, забрал освободившиеся тарелки, сполоснул их, засунул в посудомоечную машину, потом сел обратно за стол и взял в руки уже остывшую кружку с кофе. Все движения были как в замедленной съемке и происходили совершенно на автомате – мысли Кэнъити витали где-то вокруг мягкой подушки и теплого одеяла, а не нынешней реальности. Отхлебнув из кружки, поморщился и чуть ли не выплюнул эту горькую гадость. «Фу-у-у! Что за мерзость! Чего он такой гадкий!?» Он с минуту смотрел на кофе и не мог понять, что с ним не так и почему он стал таким неприятным на вкус. «Чёрт! Он же без сахара!...» Кэнъити пил кофе – это крайне трудоёмкий и долгий процесс в его исполнении, особенно если никуда не спешить. Сначала он проводит по стенке чашки, оставляя там липкий, сладкий след, затем краешком окунает кусочек сахара в кофе и держит его до тех пор, пока он весь не примет бежево-коричневый цвет, затем бросает в кружку. Маленький столп брызг разлетелся вокруг. Он доволен, как ребенок… На завтрак кофе и сигарета - как обычно. Опустошив кружку примерно на половину, Кэнъити откинулся назад и, опасно покачнувшись на стуле, извлек откуда-то из кухонного ящика пепельницу и сигареты с зажигалкой. У него по всему дому были разбросаны такие заначки: за диваном, под кроватью, в столе, на кухне… Посмотрел в окно. Хмурые тучи, низкое небо. Серый дождик со снегом, который, как только касался земли, тут же таял. Кэнъити тихо промурлыкал простенькую песенку с каким-то протяжным и южным напевом, отбивая пальцами ритм: - …Друзья - масоны, шизофреник - сосед, *горестно вздохнул* И горек дым отечественных сигарет. Плевать! Ведь завтра с неба хлынет снег И до весны он будет с нами… Затем мягко улыбаясь, он спросил у Шуске: - Ты не против, если я закурю…

Опять запер лавку, а потом в противоположность Шуске медленно и вяло поплелся в гостиную, все время зевая и потягиваясь Глаза слипались прямо на ходу, и если бы сейчас Кэнъити где-нибудь прилег или присел – уснул бы на месте. «Не, сегодня точно лавку не открою… Поем, а потом спать дальше…» Когда они поднялись наверх, все съестное уже разогрелась. Мужчина вытянул тарелку у парня из-под носа, но через несколько минут вернул её, уже с курицей и тушеными овощами: баклажан, помидор, морковь и еще что-то в этом духе. Потом и себе тоже. Пахло все достаточно приятно и выглядело тоже не плохо. Затем налил в кружки кофе, достал и поставил на стол молоко, соль, перец, сахар и яблоки. Закончив с приготовлениями, наконец-то сел за стол, напротив Шуске. - *улыбнулся* Ну, приятного… Аауауаа… *зевнул, прикрывая рот рукой* аппетита!… Потом Кэнъити начал завтракать, молча и не спеша пережевывая пищу. Иногда он «зависал» над тарелкой, клевал носом, а потом резко поднимался и продолжал есть.

Движения в квартире немного растормошили Кэнъити, хотя виду он не подал, глаз не открыл и даже не пошевелился – просыпаться уж очень не хотелось… «Кто там шляется с утра по дому, а?...» Спросонья книжник соображал туго и в полудреме как-то забыл о том, что сам оставил Шуске на ночь у себя в квартире. Когда шум более или менее утих, он, наконец, разлепил веки и выпрямился, сильно потянулся и широко зевнул, рискуя вывернуть челюсть. Спать все равно хотелось просто неимоверно. - Ой-ёй, - тихо буркнула он, - Усну прямо сейчас… Усну… Аауауаа… «Черт! Черт, черт, черт! Опять уснул!... Хотел же не засыпать утром… А потом отоспаться, днем, за прилавком…» Еще раз потянувшись и лениво позевав, глянул на часы. Стрелки показывали около половины двенадцатого. - Тять!!! – возмущенно разнеслось в тишине по всему дому. – Сколько же я проспал?! Он быстро умылся, оделся в первое, что попало под руку (джинсы, свободную футболку, сверху какая-то вязаная кофта, на ногах старые кеды, явно видавшие лучшие времена). Пройдя в гостиную, он увидел разобранную софу, убрал все, сложил, что-то отнес в стирку, расправил покрывало и потихоньку успокаивался – торопиться все равно было особенно некуда, так что можно было и позавтракать. «…А может мне сегодня вовсе не открывать лавку *сладко зевнул* Так лениво…» На кухне Кэнъити поставил разогреваться вчерашнюю курицу и овощи, включил кофеварку и расставил посуд на двоих – к этому времени он уже вспомнил о существовании в его доме Шуске. По всей квартире разнеслись вкусные, аппетитные запахи. Все-таки в близлежащей забегаловке хорошо готовили… Потом Кэнъити спустился вниз, в лавку. Вид раскиданных по полу книг насторожил, он нахмурился и сдвинул брови, но уже через минуту плюнул на все – на первый взгляд ничего особо не пострадало, да и разбираться совсем не хотелось. - Аааа… Вот ты где!... Добро утро *широко зевнул, а потом осмотрел парня* Уже уходишь или останешься на завтрак?... *усмехнулся* Или уже на обед – это как посмотреть… – спросил мужчина, сначала отпирая лавку, а потом втаскивая вовнутрь ящик с газетами.

Улыбает

Uka, не, ну можно, конечно попробовать, но я думая, что лучше не стоит. Может, если только написать что-то вроде «Описание: см. пост # 1» и ссылку на первое сообщение с описанием, например. Не знаю...