значительно умень¬шается. За устранением этого объяснения остается еще одно: днем совершается большее число самоубийств потому, что день — это время наибольшего оживления человеческой деятельности, когда скрещиваются и пе¬рекрещиваются человеческие отношения, когда социа¬льная жизнь проявляется наиболее интенсивно.
Некоторые имеющиеся у нас сведения относитель¬но того, каким образом число самоубийств распреде¬ляется на протяжении дня или на протяжении недели, подтверждают это предположение. На основании 1993 случаев, отмеченных Brierre de Boismont в Париже, и 548 случаев, относящихся к общему числу само¬убийств во Франции, собранных Терри, она показыва¬ет, какие значительные колебания имеют место в тече¬ние 24 часов.
Существует два момента, когда самоубийство до¬стигает своего зенита: это те часы, в течение которых совершается наибольшее количество дел,— утро и вре¬мя после полудня. Между этими двумя периодами существует время отдыха, когда общая деятельность приостанавливается, а с нею приостанавливается и со¬вершение самоубийств. Это ослабление падает на 11 часов утра в Париже и на 12 часов — в провинции. В департаментах этот период более продолжителен и более заметен, чем в столице, так как провинциалы в это время обедают; приостановка самоубийств там также ярче выражена и более продолжительна. Прусские статистические данные позволяют сделать аналогичные выводы.
С другой стороны, Герри, определив в 6587 случаях день недели, в который совершались самоубийства, получил ряд цифр. Из этих данных вытекает, что число самоубийств уменьшается к концу недели начиная с пятницы, а известно, что в силу общераспространен¬ного предрассудка социальная жизнь замедляет свой темп в пятницу. В пятницу значительно менее ожив¬лено движение по железным дорогам, чем в другие дни; в этот день дурных примет обыкновенно не реша¬ются завязывать новых отношений и не предпринима¬ют важных дел. В субботу, начиная с после полудня, замечается общее замедление социальной жизни; в не¬которых странах в этот день очень рано прекращают работу, может быть, предвкушение следующего дня оказывает на умы расслабляющее воздействие. Нако¬нец, в воскресенье экономическая жизнь прекращается окончательно; если бы на место нее не становилась жизнедеятельность другого рода, если бы увеселитель¬ные места не наполнялись в тот момент, как пустеют мастерские, конторы и магазины, то, по всей вероят¬ности, число самоубийств в воскресенье уменьшилось бы еще сильнее. Кроме того, в воскресенье особенно высоко относительное участие женщин в общем числе самоубийств —может быть, потому, что в этот день женщина чаще выходит из дома, к которому она как бы прикована в остальные дни недели; в этот день женщина принимает хоть некоторое участие в обще-ственной жизни.
Все доказывает, таким образом, что день — наибо¬лее благоприятный момент для совершения самоубий¬ства, так как он в то же время является таким момен¬том, в котором социальная жизнь проявляется во всей интенсивности. Но если это так, то мы нашли причину, которая объясняет нам, почему число самоубийств увеличивается по мере того, как солнце дольше стоит над горизонтом; ведь уже одно увеличение долготы дня открывает более широкое поле для коллективной жизни; период отдыха настает позднее и кончается раньше, и она имеет больше времени для своего раз¬вития. Вместе с тем неизбежно должны развиваться более интенсивно и ее результаты, а следовательно, должно возрастать и число самоубийств, являющееся одним из этих результатов.
Но это только первая, и не единственная, причина. Если общественная деятельность интенсивнее летом, чем весной, весной, чем осенью, и осенью, чем зимой, то это происходит не только потому, что внешняя рамка, в которой она развивается, расширяется по мере перехода от одного сезона к другому, но и пото¬му также, что здесь играют роль иные непосредствен¬ные возбудители. Зима является для деревни временем отдыха, граничащего с полным застоем в делах. Жизнь как бы совершенно замирает, люди редко между со¬бою встречаются и в силу состояния атмосферы, и по¬тому, что с упадком деловых оборотов прекращается в этом всякая надобность. Жители деревни погружа¬ются в настоящий сон. Но с наступлением весны все начинает просыпаться, возобновляются работы, завя¬зываются сношения друг с другом, увеличивается об¬мен и начинается постоянная циркуляция населения для обслуживания земледельческих нужд. Эти исклю¬чительные условия деревенской жизни не могут не иметь большого влияния на месячное распределение числа самоубийств, так как более половины общего числа добровольных смертей падает на долю деревни. Во Франции в период от 1873—1878гг. в деревне насчитывалось самоубийств 18 470 случаев из 36 365. Ввиду этого вполне естественно, что число само-убийств увеличивается с приближением теплого време¬ни года; максимум приходится на июнь или июль, т. е. на время наибольшего оживления деревенской жизни; в августе все начинает снова успокаиваться, и число самоубийств падает; однако быстрое понижение насту¬пает лишь в октябре и особенно в ноябре, может быть, потому, что некоторые продукты сельского хозяйства созревают и собираются только глубокой осенью.
Те же причины оказывают влияние, хотя и в более слабой степени, на пространстве всей территории. Го¬родская жизнь также всего оживленнее летом: в это время легче сообщаться между собою; люди охотнее переезжают с одного места на другое, и внутриобщест-венные отношения охватывают более широкие круги.
Внутреннее движение в каждом городе проходит через те же фазы. В течение 1887 г. число пассажиров, переезжавших из одного пункта Парижа в другой, регулярно увеличивалось с января (655 791) до июня (848 831) и уменьшалось начиная с этого последнего месяца до декабря (659 960) с тою же непрерывностью.
Приведем еще одно, последнее наблюдение для подтверждения нашего понимания фактов. Если по вышеуказанным причинам городская жизнь должна быть интенсивнее летом и весной, чем в другое время года, то все же колебания в зависимости от времен года в городе должны быть заметны слабее, чем в де-ревне, так как коммерческие и промышленные дела, научные и художественные работы, светские отноше-ния не замирают зимой в такой степейи, как земледе¬льческие работы; занятия горожанина могут продол-жаться почти с одинаковой интенсивностью в течение всего года. Большая или меньшая продолжительность дня должна иметь особенно мало значения в больших центрах, потому что здесь искусственное освещение более, чем в других местах, уменьшает время ночной темноты. Если изменения количества самоубийств в зависимости от месяца или сезона определяются различной степенью интенсивности общественной жиз¬ни, то они должны быть менее заметны в больших городах, чем во всей стране вообще. Факты вполне подтверждают наше предположение. В самом деле, если во Франции, в Пруссии, Австрии и Дании между минимумом и максимумом существует разница в 52,4% и даже в 68%, то в Париже, Берлине, Гамбурге и т. д. уклонение достигает в среднем только 20—25%, а во Франкфурте опускается до 12%.
Мало того, мы видим, что в больших городах происходит обратное тому, что наблюдается во всей стране: максимум самоубийств часто падает на весну. Даже в том случае, когда лето стоит впереди весны (Париж, Франкфурт), перевес на его стороне очень незначителен. Это зависит от того, что в главных центрах в течение летнего времени часто наблюдается настоящее выселение наиболее активных обществен¬ных элементов, а это имеет своим последствием легкое понижение общего темпа жизни.
Мы начали эту главу тем, что отказались признать за космическими факторами прямое влияние на месяч¬ное или сезонное колебание числа самоубийств. Мы видим теперь, в чем заключаются настоящие причины, в каком направлении их надо искать; и этот положи¬тельный результат подтверждает заключение нашего критического исследования. Если число добровольных смертей увеличивается в промежутке от января до июля, то это происходит не потому, что жара губите¬льно действует на человеческий организм, а в силу того, что пульс социальной жизни бьется интенсивнее. Без сомнения, социальная жизнь достигает летом этой интенсивности благодаря тому, что положение солнца по отношению к земле, состояние атмосферы и т. д. позволяют ей в жаркое время развиваться сильнее и свободнее, чем зимой, но определяет ее не только физическая среда; и менее всего она влияет на ход самоубийств: последний зависит от социальных условий.
Правда, мы еще не знаем, в чем именно состоит воздействие коллективной жизни, но уже теперь мо¬жем понять, что если оно содержит в себе причины, изменяющие процент самоубийств, то процент этот должен увеличиваться и уменьшаться в зависимости от интенсивности жизни коллектива. В следующей кни¬ге будет определено более точно, в чем заключаются эти причины.
ГЛАВА IV. ПОДРАЖАНИЕ
Прежде чем перейти к исследованию социальных при¬чин самоубийства, надо рассмотреть влияние еще одного психологического фактора, которому приписыва¬ется особо важное значение в генезисе социальных факторов вообще, самоубийства в частности. Мы гово¬рим о подражании.
Подражание есть, бесспорно, явление чисто психо¬логическое; это вытекает уже из того обстоятельства, что оно возникает среди индивидов, не связанных меж¬ду собою никакими социальными узами. Человек об¬ладает способностью подражать другому человеку вне всякой с ним солидарности, вне общей зависимости от одной социальной группы, и распространение подра¬жания само по себе бессильно создать взаимную связь между людьми. Чихание, пляска св. Витта, страсть к буйству могут передаваться от одного индивида к другому при наличности только временного и прехо¬дящего соприкосновения между ними; нет необходи¬мости, чтобы среди них возникала какая-либо мораль¬ная или интеллектуальная связь или обмен услуг, нет надобности даже, чтобы они говорили на одном языке; взаимно заражаясь, перенимая что-либо друг у друга, люди вовсе не становятся ближе, чем были раньше. В общем, тот процесс, посредством которого мы под¬ражаем окружающим нас людям, служит нам и для воспроизведения звуков природы, форм вещей, движе¬ния тел. Так как ничего социального нет во втором случае, то его также нет и в первом. Источник подра¬жания заложен в известных свойствах представляющей деятельности нашего сознания,— в свойствах, которые вовсе не являются результатом коллективного влия¬ния. Если бы было доказано, что подражание может служить определяющей причиной того или иного про¬цента самоубийств, то тем самым пришлось бы признать, что число самоубийств — всецелр или только отчасти, но во всяком случае непосредственно — зави¬сит от индивидуальных причин.
I
Однако, прежде чем рассматривать факты, надо усло¬виться относительно самого смысла слов. Социологи настолько привыкли употреблять термины, не опреде¬ляя их значения, т. е. не очерчивая методически пре¬делов той группы объектов, которую они в том или другом случае имеют в виду, что без их ведома выра¬жение, передававшее первоначально одно понятие или по крайней мере стремившееся к этому, сливается за¬частую с другими, смежными определениями. При та¬ких условиях любая идея получает настолько неоп¬ределенный смысл, что теряется возможность даже спорить о ней. При отсутствии точно определенных очертаний каждое понятие может, смотря по надоб¬ности, преобразовываться почти произвольно, и ника¬кая критика не в состоянии заранее предвидеть, с ка¬ким именно из тех видоизменений, которые оно способ¬но принять, ей придется иметь дело. Как раз в таком положении и находится вопрос о так называемом ин¬стинкте подражания.
Слово это служит одновременно для обозначения следующих 3 групп фактов.
1) Внутри одной и той же социальной группы, все элементы которой подчинены действию одной и той же причины или ряда сходных причин, наблюдается некоторого рода нивелировка сознания, в силу чего все думают и чувствуют в унисон. Очень часто на¬зывают подражанием ту совокупность действий, из которой вытекает эта согласованность. При таком по¬нимании слово это обозначает способность состояний сознания, одновременно переживаемых некоторым числом разных индивидов, действовать друг на друга и комбинироваться между собой таким образом, что в результате получается известное новое состояние. Употребляя слово в этом смысле, тем самым говорят, что комбинация эта объясняется взаимным подража-нием каждого всем и всех каждому. «Лучше всего,— говорит Тард,— такого рода подражания обнаружива¬ют свой характер в шумных собраниях наших городов, в грандиозных сценах наших революций». Именно при таких обстоятельствах лучше всего можно видеть, как люди, собравшись вместе, преображаются под взаим¬ным влиянием друг на друга.
2) То же самое название дается заложенной в чело¬веке потребности приводить себя в состояние гармо-нии с окружающим его обществом и с этою целью усваивать тот образ мыслей и действий, который в этом обществе является общепризнанным. Под вли¬янием этой потребности мы следуем модам и обыча¬ям, а так как обычные юридические и моральные нормы представляют собою не что иное, как опреде¬ленные и укоренившиеся обычаи, то мы чаще всего подчиняемся влиянию именно этой силы в своих мо¬ральных поступках. Каждый раз, когда мы не видим смысла в моральной максиме, которой повинуемся, мы подчиняемся ей только потому, что она обладает социальным авторитетом. В этом смысле подражание модам отличается от следования обычаям лишь тем, что в одном случае мы берем за образец поведение наших предков, в другом — современников.
3) Наконец, может случиться, что мы воспроизво¬дим поступок, совершившийся у нас на глазах или дошедший до нашего сведения, только потому, что он случился в нашем присутствии или доведен до нашего сведения. Сам по себе поступок этот не обладает ника¬кими внутренними достоинствами, ради которых стои¬ло бы повторять его. Мы копируем его не потому, что считаем его полезным, не для того, чтобы последовать избранному нами образцу, но просто увлекаемся самим процессом копирования. Представление, которое мы себе об этом поступке создаем, автоматически опреде¬ляет движения, которые его воспроизводят. Мы зеваем, смеемся, плачем именно потому, что мы видим, как другие зевают, смеются, плачут. Таким же образом мысль об убийстве проникает иногда из одного созна¬ния в другое. Перед нами подражание ради подражания.
Эти три вида фактов очень разнятся друг от друга. И прежде всего первый вид нельзя смешивать с последующими, так как он не заключает в себе никакого восп¬роизведения в полном смысле этого слова, а представ¬ляет синтез sui generis различных или, во всяком слу¬чае, разнородных по происхождению состояний. Слово «подражание» в качестве определения этого понятия не имеет никакого смысла.
Проанализируем более тщательно это явление. Не¬которое число собравшихся вместе людей воспринима¬ют одинаково одно и то же обстоятельство и замечают свое единодушие благодаря идентичности внешних знаков, которыми выражаются чувства каждого из них. Что же тогда происходит? Каждый присутству¬ющий смутно представляет себе, в каком состоянии находятся окружающие его люди. В уме накопляются образы, выражающие собою всевозможные проявле¬ния внутренней жизни, исходящие от различных элеме¬нтов данной толпы со всеми их разнообразными от¬тенками. До сих пор мы не видим еще ничего такого, что бы могло было быть названо подражанием; снача¬ла мы имеем просто воспринимаемые впечатления, затем ощущения, совершенно однородные с теми, ко¬торые вызывают в нас внешние тела. Что происходит затем? Пробужденные в моем сознании, эти различные представления комбинируются между собою, а также с тем представлением, которым является мое собствен¬ное чувство.
Таким путем образуется новое состояние, которое уже нельзя назвать моим в той степени, как предыду-щее, которое уже менее окрашено индивидуальной особностью и посредством целого ряда последователь¬ных повторных переработок, вполне аналогичных с первоначальной, в состоянии еще более освободиться от того, что в нем еще носит слишком частный харак¬тер. Квалифицировать эти комбинации как факты подражания можно только в том случае, если во¬обще условиться называть этим именем всякую интел¬лектуальную операцию, где два или несколько подо¬бных состояний сознания вызывают друг друга в силу своего сходства, затем сливаются вместе и образу¬ют равнодействующую, которая всех их поглощает в себе и в то же время отличается от каждого из них в отдельности. Конечно, допустимо всякое слово-употребление. Но нельзя не признать, что в дан¬ном случае оно было бы в особенности произволь¬ным и могло бы стать только источником путаницы, ибо здесь слово совершенно лишается своего обыч¬ного значения. Вместо «подражания» тут было бы уместнее говорить о «созидании» ввиду того, что при данном сочетании сил получается нечто новое. Для нашего интеллекта это единственный способ что-либо создать.
Могут на это возразить, что подобное творчество ограничивается только тем, что увеличивает интенсивность начального состояния нашего сознания. Но во-первых, всякое количественное изменение есть все же внесение чего-то нового; а во-вторых, количество ве¬щей не может изменяться без того, чтобы от этого не переменилось и их качество; какое-либо чувство, ста¬новясь вдвое или втрое сильнее, совершенно изменяет свою природу. Ведь та сила, с которой собравшиеся вместе люди взаимно влияют друг на друга, может зачастую превратить безобидных граждан в отврати¬тельное чудовище. Поистине странное «подражание», раз оно производит подобного рода превращение! Ес¬ли в науке пользуются такой неточной терминологией для обозначения этого явления, то это происходит, без сомнения, потому, что исходят из смутного пред¬ставления, будто каждое индивидуальное чувство есть как бы копия чувств другого человека. Но на самом деле не существует ни образцов, ни копий. Мы имеем здесь слияние, проникновение некоторого числа состо¬яний данного сознания в глубь другого, отличающего¬ся от них; это будет новое коллективное состояние сознания.
Конечно, не было бы никакой неточности, если бы подражанием стали называть причину, производящую это состояние, если бы всегда делалось допущение, что подобное настроение духа внушено толпе каким-нибудь вожаком, но — помимо того, что это утверждение решительно ничем не обосновано и находится в пол¬ном противоречии с множеством фактов, где мы мо¬жем наблюдать, что руководитель явно выдвигается самой толпою, вместо того чтобы быть ее движущей силой,— даже помимо этого случаи, где доминиру¬ющее влияние вожака носит реальный характер, не имеют ничего общего с тем, что называется взаимным подражанием, ибо здесь подражание проявляется од¬носторонне, и потому мы оставим его пока в стороне. Прежде всего надо старательно избегать тех смеше¬ний, которые уже в достаточной мере затемнили занимающий нас вопрос.
Если бы кто-нибудь высказал мнение, что в каж¬дом собрании людей всегда имеются индивидуумы, разделяющие общее мнение не по свободному убеж¬дению, а подчиняясь авторитету, то это было бы неоспоримой истиной. Мы даже думаем, что в таких случаях всякое индивидуальное сознание в боль¬шей или меньшей степени испытывает подобного рода принуждения. Но если оно имеет своим источником силу sui generis, которой облечены общие действия и верования, когда они прочно установились, то оно относится ко второй категории отмеченных нами фак¬тов. Рассмотрим эту категорию и прежде всего спро-сим себя, в каком смысле ее можно назвать подража¬нием.
Категория эта отличается от предыдущей тем, что она не предполагает воспроизведения какого-либо образца. Когда следуют известной моде или соблюдают известный обычай, то поступают в этом случае так, как поступали и поступают ежедневно другие люди. Но уже из самого определения следует, что это повторение не может быть вызвано тем, что называется инстинктом подражания; с одной стороны, оно является как бы симпатией, которая заставляет нас не оскорб¬лять чувства окружающих нас людей, дабы не испор¬тить хороших отношений с ними; с другой стороны, оно порождается тем уважением, которое нам внушает образ мыслей и действий коллектива, и прямым или косвенным давлением, которое оказывает на нас кол¬лектив, дабы предупредить с нашей стороны всякое диссидентство и поддержать в нас это чувство уважения. В данном случае мы не потому воспроизводим тот или иной поступок, что он был совершен в нашем присутствии, что мы получили о нем сведения, и не потому, что нас увлекает воспроизведе¬ние само по себе, но потому, что он представляется нам обязательным и в известной степени полезным. Мы совершаем этот поступок не потому просто, что он был раз осуществлен, а потому, что он носит на себе печать общественного одобрения, к которому мы привыкли относиться с уважением и противиться кото-рому значило бы обречь себя на серьезные неприят¬ности.
Одним словом, поступать в силу уважения к обще¬ственному мнению или из страха перед ним не значит подражать. От такого рода поступков не отличаются по существу и те образцы, которыми мы руководствуемся, когда нам приходится делать что-либо новое. В самом деле, лишь в силу особого, присущего им характера признаем мы их за то, что должно быть сделано.
Но если мы даже начинаем бороться против обыча¬ев, вместо того чтобы следовать им, это вовсе не значит, что картина совершенно изменилась; раз мы исповедуем какую-нибудь новую идею, увлекаемся чем-либо оригинальным, значит, данное новшество имеет свои внутренние качества, заставляющие нас признать его заслуживающим одобрения. Без сомне¬ния, руководящие нами мотивы в этих двух случаях неоднородны, но психологический механизм тождест¬вен там и здесь. Между представлением о действии, с одной стороны, и осуществлением его—с другой, происходит интеллектуальный акт, состоящий в ясном или смутном, беглом или медленном постижении определяющего характера данного поступка, каков бы он ни был. Способ нашего подчинения нравам и модам своей страны не имеет ничего общего с машинальным подражанием, заставляющим нас воспроизводить дви¬жения, свидетелями которых мы являемся. Между этими двумя способами действий лежит вся та про¬пасть, которая отделяет разумное и обдуманное пове¬дение от автоматического рефлекса. Первое имеет свои основания даже тогда, когда они не высказаны в отчет¬ливо формулированных суждениях. Второй лишен ра¬зумных оснований; он непосредственно обусловливает¬ся созерцанием данного акта без всякого участия ра¬зума.
Теперь понятно, какие могут произойти ошибки, если соединять под одним и тем же названием факты двух столь различных порядков. Когда говорят о под¬ражании, то подразумевают под этим явление зараже¬ния и переходят, не без некоторого, впрочем, основа¬ния, от первого понятия ко второму с величайшей легкостью. Но что же есть заразительного в факте выполнения этических норм или подчинения авторите¬ту традиции или общественного мнения? На самом деле, вместо того чтобы привести одну реальность к другой, только смешивают два совершенно различ¬ных понятия. В патологической биологии говорят, что болезнь заразительна, когда она всецело или почти всецело зависит от развития зачатка, извне введенного в организм. Наоборот, поскольку этот зачаток мог» развиться только благодаря активному содействию почвы, на которую он попал, понятие заразы уже неприменимо в строгом смысле этого слова. Точно так же, для того чтобы поступок можно было приписать нравственной заразе, недостаточно, чтобы мысль о нем была внушена нам однородным поступком. Кроме того, надо еще, чтобы, войдя в наше сознание, эта мысль самостоятельно и автоматически преврати¬лась в акт; только тогда действительно можно гово¬рить о наличности заражения, потому что здесь внеш¬ний поступок, проникнув в наше сознание в форме представления, сам воспроизводит себя. В этом случае мы имеем также и подражание, так как новый посту¬пок всецело является продуктом того образца, копией которого он является. Но если то впечатление, которое этот последний производит на нас, проявит свое дейст¬вие только при помощи нашего на то согласия и благо¬даря нашему соучастию, то о заражении можно гово-рить только фигурально, а в силу этого и неточно. В этом случае определяющими причинами нашего дей-ствия являются известные основания, а не имевшийся у нас перед глазами пример. Здесь мы сами являемся виновниками нашего поступка, хотя он и не представ¬ляет собою нашего измышления. Следовательно, все так часто повторяемые фразы о распространенности подражания, о силе заражения не имеют значения и должны быть отброшены в сторону; они извращают факты, а не объясняют их, затемняют вопрос, вместо того чтобы осветить его.
Одним словом, если мы желаем устранить всякие недоразумения, мы не должны обозначать одними и теми же словами и тот процесс, путем которого среди человеческого общества вырабатывается кол-лективное чувство, и тот, который побуждает людей подчиняться общим традиционным правилам поведе-ния, и тот, наконец, который заставил Панургово ста¬до броситься в воду только потому, что один баран сделал это. Совершенно разное дело чувствовать сооб¬ща, преклоняться перед авторитетом общественного мнения и автоматически повторять то, что делают другие.
В фактах первого порядка отсутствует всякое вос¬произведение; в фактах второго порядка оно является простым следствием тех явно выраженных или подра¬зумеваемых суждений и заключений, которые состав¬ляют существенный элемент данного явления; поэтому воспроизведение не может служить определяющим признаком этого последнего. И только в третьем слу¬чае воспроизведение играет главную роль, занимает собой все, так что новое действие представляет лишь эхо начального поступка. Здесь второй поступок бук¬вально повторяет первый, причем повторение это вне себя самого не имеет никакого смысла, и единственной его причиной оказывается совокупность тех наших свойств, благодаря которым мы при известных обстоятельствах делаемся подражательными существами. Поэтому, если мы хотим употреблять слово «подража¬ние» в его точном значении, мы должны применять его исключительно к фактам этой категории; следователь¬но, мы назовем подражанием акт, которому непосред¬ственно предшествует представление сходного акта, ранее совершенного другим человеком, причем между представлением и выполнением не происходит ника¬кой— сознательной или бессознательной—умственной работы, относящейся к внутренним свойствам воспро¬изводимого действия.
Итак, когда задается вопрос о том, какое влияние имеет подражание на процент самоубийств, то это слово надо брать именно в указанном смысле. Придер¬живаться иного понимания — значит удовлетворяться чисто словесным объяснением. В самом деле, когда о каком-нибудь образе мыслей и действий говорят, что он является подражанием, то полагают, что этим вол¬шебным словом все сказано. В действительности же этот термин применим только к случаям чисто автома¬тического воспроизведения. Здесь для объяснения достаточно одного слова «подражание», так как все про¬исходящее в этом случае есть продукт заражения подражанием.
Но когда мы следуем какому-нибудь обычаю или придерживаемся правил морали, то внутренние свой¬ства этого самого обычая, те чувства, которые он внушает нам, и служат объяснением нашего ему под¬чинения. Когда по поводу такого рода поступков гово¬рят о подражании, то в сущности не объясняют реши¬тельно ничего; нам говорят только, что совершенный нами поступок не содержит ничего нового, т. е. что он является только воспроизведением, но нам не дают объяснений ни того, почему люди поступают именно так, а не иначе, ни того, почему мы повторяем их действия. Еще менее путем слова «подражание» можно исчерпать анализ сложного процесса, результатом ко¬торого являются коллективные чувства и которому выше мы могли дать только приблизительное и предварительное определение. Неточное употребление это¬го термина может создать иллюзию, будто с помощью его найдено решение самого вопроса, тогда как на самом деле нет ничего, кроме игры словами и самооб¬мана.
Только определив подражание указанным нами способом, мы будем иметь право считать его психологическим фактором самоубийства. В действительности то, что называют взаимным подражанием, есть явле¬ние вполне социальное, так как мы имеем здесь дело с общим переживанием общего чувства. Точно так же следование обычаям, традициям является результатом социальных причин, ибо оно основано на их обязатель¬ности, на особом престиже, которым пользуются кол¬лективные верования и коллективная практика в силу того только, что они составляют плод коллективного творчества. Следовательно, поскольку можно допу¬стить, что самоубийство распространяется по одному из этих путей, оно зависит не от индивидуальных условий, а от социальных причин. Установив таким образом границы данной проблемы, займемся рассмотрением фактов.
II
Не подлежит никакому сомнению, что мысль о само¬убийстве обладает заразительностью. Мы уже говори¬ли о коридоре, где последовательно повесились 15 ин¬валидов, или о той известной часовой будке в булонс-ком лагере, которая на протяжении нескольких дней послужила местом нескольких самоубийств. Факты этого рода часто наблюдались в армии: в 4-м стрел¬ковом полку в Провансе в 1862 г.; в 15-м пехотном в 1864 г.; в 41-м сначала в Монпелье, а потом в Ниме в 1868 г. и т. д. В 1813 г. в маленькой деревушке St. Pierre Monjau повесилась на дереве одна женщина, и в течение небольшого промежутка времени несколь¬ко других повесились там же. Пинель рассказывает, что по соседству с Etampes повесился священник; через несколько дней на том же месте повесились еще два духовных лица, а вскоре затем их примеру последо¬вали несколько светских людей. Когда лорд Кэстльри бросился в кратер Везувия, несколько человек из его спутников последовали за ним. Дерево Тимона-Мизантропа сделалось историческим. В домах заключения многочисленными наблюдениями также подтвержда¬ются случаи психического заражения.
Тем не менее установилось обыкновение относить к области подражания целый ряд фактов, которые, на наш взгляд, имеют совсем иное происхождение. Это те случаи, которые носят название самоубийств «одержимых». В «Истории войны евреев с Римом» Жозеф рассказывает, что во время осады Иерусалима некото¬рое число осажденных лишило себя жизни. В частно¬сти, 40 евреев, спасшихся в подземелье, решили уме¬реть и убили друг друга. «Осажденные Брутом ксан-тийцы,— говорит Монтэнь,— были охвачены все, муж¬чины, женщины и дети, непобедимым желанием умереть и с такою страстностью искали смерти, с ка¬кою люди обыкновенно защищают свою жизнь. Бруту едва удалось спасти немногих из них». Нет никакого основания предполагать, что эти случаи массового самоубийства происходят от одного или двух индиви¬дуальных случаев, являясь только повторением их; здесь мы имеем скорее результат коллективного ре¬шения, настоящего социального «consensus», чем простого влияния заразительной силы. В данном случае идея не рождается в отдельности у каждого субъекта, чтобы затем охватить сознание других лю¬дей, но вырабатывается всей группой в совокупности, причем группа эта, попав в безвыходное положение, коллективно решает умереть. То же самое случается каждый раз, когда какое бы то ни было социальное целое реагирует сообща под влиянием одного и того же обстоятельства. Соглашение по природе своей оста¬ется тем же, что и было, независимо от того, что действие происходит в порыве страсти; оно оста¬лось бы без всяких изменений, даже если бы проис¬ходило методически и более обдуманно. Поэтому бы¬ло бы совершенно неправильно говорить здесь о под¬ражании.
То же самое мы можем сказать о других фактах этого же рода. Эскироль передает нам следующее. «Историки уверяют,— говорит он,— что перуанцы и мексиканцы, придя в отчаяние от уничтожения их религиозного культа, лишали себя жизни в таком гро¬мадном количестве, что их гораздо больше погибло от самоубийств, чем от огня и меча жестоких завоева¬телей». Вообще, для того чтобы иметь право говорить о подражании, недостаточно констатировать, что значительное количество самоубийств было произведено одновременно и в одном и том же месте; самоубийства в этом случае могут зависеть от одного и того же состояния данной социальной среды, которое опреде¬ляет коллективное предрасположение группы, выража¬ющееся в виде умножившегося числа самоубийств. В конце концов, может быть, будет небесполезно для большей точности терминологии различать духовные эпидемии от духовного заражения; эти два слова, употребляемые без различия одно вместо другого, в дейст¬вительности обозначают совершенно разнородные яв¬ления. Эпидемия — явление социальное, продукт со¬циальных причин; заражение состоит всегда только из ряда более или менее часто повторяемых индивидуаль¬ных фактов.
Это различие, будучи установлено раз навсегда, имело бы, конечно, своим результатом уменьшение числа самоубийств, приписываемых подражанию; не¬сомненно, однако, что даже и в этом случае эти последние оказались бы весьма многочисленными. Нет, может быть, другого, настолько же заразительного явления. Даже импульс к убийству обладает меньшей способностью передаваться; случаи, где наклонность к убийству распространялась автоматически, менее ча¬сты, и в особенности роль, выпадающая здесь на долю подражания, значительно меньше; можно сказать, что вопреки общему мнению инстинкт самосохранения слабее укореняется в человеческом сознании, чем ос¬новы нравственности, ибо под действием одних и тех же сил первый оказывается менее способным к со-противлению. Но, признав существование этих фактов, мы все же оставляем открытым тот вопрос, который мы себе поставили в начале главы. Из того обсто¬ятельства, что стремление к самоубийству может пе-реходить от одного индивида к другому, еще не сле¬дует a priori, чтобы эта заразительность вызывала со-циальные последствия, т. е. чтобы она влияла на со¬циальный процент самоубийств, на единственное ин-тересующее нас в данный момент явление. Как бы бесспорна она ни была, но вполне возможно, что по-следствия ее могут носить, во-первых, только инди¬видуальный характер, а во-вторых, проявляться то¬лько спорадически. Предшествующие замечания не разрешают вопроса, но они лучше оттеняют его зна¬чение. В самом деле, если подражание, как говорят, представляет собой первоначальный и особенно мощ¬ный источник социальных явлений, то свою силу оно должно было бы прежде всего проявлять по отношению к самоубийству, так как не существует другого факта, над которым оно в этом случае могло бы иметь больше власти. Таким образом, самоубий¬ство поможет нам проверить путем решающего опыта реальность этой приписываемой подражанию чудес¬ной силы.
III
Если это влияние действительно существует, то оно должно было бы особенно сильно проявиться в географическом распределении самоубийств. В некоторых случаях мы должны были бы наблюдать, что характер¬ное для данной страны число самоубийств, так ска¬зать, передается и соседним областям. Некоторые авторы усматривали подражание каждый раз, когда в двух или нескольких департаментах наклонность к самоубийству проявлялась с одинаковой интен¬сивностью. Между тем эта равномерность внутри одной и той же области может зависеть исключитель¬но от того, что известные причины, благоприятные для развития самоубийства, одинаково распростране¬ны в ней, другими словами, от того, что в данной области социальная среда всюду одна и та же. Для того чтобы увериться в том, что наклонность или идея распространяются путем подражания, надо про¬следить, как они выходят из той среды, где заро¬дились, и захватывают другие сферы, которые по при¬роде своей не могли бы сами их вызвать. Мы уже показали, что о распространении подражания можно говорить лишь постольку, поскольку имитируемый факт сам по себе, без помощи других факторов, автоматически вызывает воспроизводящие его дейст¬вия. Следовательно, чтобы определить роль, выполняемую подражанием в интересующем нас в данный момент явлении, надо установить критерий более сложный, чем тот, которым обыкновенно довольст¬вуются.
Прежде всего нет подражания там, где нет образ¬ца; нет заражения без очага, из которого оно мог¬ло бы распространяться и где оно, естественно, проявляло бы максимум своей интенсивности. Таким об¬разом, только тогда можно предположить, что само¬убийство сообщается от одного общества другому, если наблюдения подтвердят существование некото¬рых центров излучения. Но по каким признакам мож¬но их узнать?
Прежде всего эти центры должны отличаться от всех соседних пунктов большею наклонностью к самоубийству; на карте они должны быть окрашены более темной краской, чем окружающая их среда. Вви¬ду того что подражание оказывает там свое влияние одновременно с причинами, действительно произво¬дящими самоубийства, общее число случаев не может не возрасти. Во-вторых, для того, чтобы эти центры могли играть приписываемую им роль, и для того, чтобы иметь право отнести на счет этого их влияния происходящие вокруг них явления, надо, чтобы ка¬ждый из них был в некотором роде точкой прицела для соседних стран. Ясно, что подражать данному явлению возможно лишь в том случае, если оно всегда имеется на виду; если же внимание обращено не на этот центр, то, несмотря на то что случаи самоубий¬ства в нем очень многочисленны, они не будут играть никакой роли, так как останутся неизвестными и, сле¬довательно, не будут воспроизводиться. Но население может фиксировать свое внимание только на таком центре, который занимает в областной жизни важное место. Другими словами, явления заражения более всего должны быть заметны кругом столиц и боль¬ших городов. Мы тем скорее можем рассчитывать констатировать эти явления, что в данном случае распространяющаяся сила подражания подкрепляет¬ся и усиливается еще другими факторами, особенно моральным авторитетом больших центров, благо¬даря которому все, освященное практикой крупных городов, находит себе самое рабское поклонение. Именно здесь подражание должно вызывать социаль¬ные результаты, если только оно вообще в состоянии их вызывать. Наконец, так как, согласно всеобщему признанию, влияние какого бы то ни было примера ослабляется с расстоянием, то окружающие области должны по мере удаления их от очага заразы все слабее подвергаться заражению, и наоборот. Таковы те три минимальных условия, которым должна удо¬влетворять карта самоубийств, для того чтобы хоть частично можно было приписать подражанию ее внеш¬ний вид. И если бы даже эти предварительные условия оказались выполненными, остается еще открытым во¬прос, не зависит ли данная карта от соответствующего распределения тех жизненных условий, которыми не¬посредственно вызываются самоубийства. Установив эти правила, применим их на деле.
Что касается Франции, то существующие сведения, где процент самоубийств указан обыкновенно только по департаментам, не могут удовлетворить нас в этом смысле. И действительно, они не позволяют нам на¬блюдать возможные результаты подражания там, где они должны были бы быть всего чувствительнее, т. е. между различными частями одного и того же депар¬тамента. Более того, присутствие округа, очень сильно или очень мало затронутого, может искусственно по¬высить или понизить среднее число целого департаме¬нта и создать, таким образом, мнимую грань между другими округами или, наоборот, стушевать действи¬тельно существующую разницу. Наконец, влияние боль¬ших городов настолько сглаживается, что его нелегко заметить. Что раньше всего бросается в глаза, так это то, что наиболее темное пятно находится на севере, главной своей частью охватывает старинный Jle-de-France, пробирается довольно далеко в Шампань и до¬ходит вплоть до Лотарингии. Если бы количество самоубийств зависело от подражания, то фокус его должен был бы находиться в Париже, который являет-ся единственным крупным центром в пределах всей этой области. И действительно, Парижу обыкновенно приписывается здесь определяющая роль. Герри гово¬рит даже, что если подвигаться к столице от любой точки периферии страны (исключая Марсель), то по мере приближения к Парижу мы будем наблюдать непрерывное возрастание числа самоубийств. Но если карта, составленная по департаментам, дает види-мость правдоподобия такому пониманию интересу¬ющего нас явления, то карта округов совершенно опровергает его. Оказывается, что в действительности в Seine процент самоубийств меньше, чем в соседних округах; в первом насчитывается всего 471 случай на 1 млн жителей, тогда как в Coulommiers — 500, в Vesaille — 5\4, Melun — 518, Меаих — 525, Corbeil— 559, Pontoise — 561, Provins — 562; даже округа в Шам¬пань значительно превышают по числу самоубийств ближайшие к Сене местности; в Реймсе насчитывается 501 случай, в Епегпау — 537, в Arcis-sur-Acube — 548; в Chateau-Thierry — 623. Уже доктор Leroy в своем труде «Les suicide en Seine-et-Marne» с удивлением за¬метил, что в округе Меаих число самоубийств относи¬тельно больше, чем в Seine. Вот цифры, которые он нам дает.
Период 1851 — 1863 гг. 1865—1866 гг.
Округ Меаих 1 случай на 2418 жит. 1 с. на 2547 жит.
» Сена 1 » » 2750 » 1 » » 2822 »
И округ Меаих не является единственным в своем роде. Тот же автор называет нам имена 166 коммун того же самого департамента, где было больше случа¬ев самоубийства, чем в Париже. Странную роль в ка-честве главного очага играет в таком случае Париж, если уровень его значительно ниже второстепенных очагов, которые он по назначению своему должен питать. Тем не менее если оставить в стороне Сену, то невозможно заметить и никакого другого центра, так как еще труднее заставить Париж тяготеть к Corbeit или к Pontoise.
Немного далее на север замечается другое пятно, не столь густое, но все-таки очень темного цвета,— оно падает на Нормандию. Если бы количество само¬убийств зависело от силы заражения, то оно должно бы начинаться около Руана, столицы этой провинции и вообще крупного города. А между тем два пункта этой области, где всего сильнее наблюдается явление самоубийства,— это округа Neufchatel (509 случаев) и Pont Audemer (537 на 1 млн), причем они даже и не смежны между собою. И однако, несомненно, что мо¬ральная физиономия провинции отнюдь не определя¬ется их влиянием.
Совсем на юго-востоке, вдоль берега Средиземного моря, мы находим обширную территорию, внешней границей которой являются с одной стороны устье Роны, а с другой — Италия; в ней также наблюдается большое количество самоубийств. На этой территории истинной метрополией является Марсель, и, кроме того, мы имеем здесь большой центр светской жиз¬ни— Ниццу; наиболее страдают от самоубийства округа Тулон и Форкалькье, но никто не скажет, что Марсель оказывает на них влияние. То же самое мы видим на западе; темным пятном выделяется Rochelort на непрерывно светлом фоне обеих Charentes, хотя в этой области есть более значительный город — Angouleme. Вообще существует большое количество департаментов, где не главный округ занимает на шка¬ле самоубийств главное место. В департаменте Vosges перевес имеет Remiretnont, а не Epinal; в Haute-Sadne — Gray, умирающий и почти опустевший город, а не Versoul; в Doube —Dols и Poligny, а не Besancon; в Gironde не Bordeau, a la Reole и Bazas; в Maine-et-Loire — Saumar, а не Angerg; в Santhe— Saint-Calais, а не Le Mans; на севере — Avesne вместо Lille и т. д. Таким образом, ни в одном из этих случаев округ, имеющий перевес, не содержит самого важного города в департаменте.
Подобное сравнение желательно было бы произ¬вести не только по округам, но и по коммунам. К не-счастью, нельзя составить коммунальной карты само¬убийств на всем протяжении Франции; но в своей интересной монографии доктор Leroy сделал эту рабо¬ту по отношению к департаменту Seine-et-Marne. Клас¬сифицировав все коммуны этого департамента соглас¬но проценту совершаемых в них самоубийств, начиная с тех, где он наиболее высок, он получил следующие результаты: «La Ferte-sour-Jouare (4482 жит.), пер¬вый значительный город этого района, стоит на 127-м месте; Meaux (10762 жит.) — на 130-м месте; Provins (7347 жит.) — на 135-м месте; Coulommiers — (4628 жит.)—на 138-м месте. Близость мест, занима¬емых этими городами, очень знаменательна, так как можно предположить, что они находятся под каким-нибудь общим влиянием. Lagnu (3468 жит.), находя¬щийся так близко от Парижа, занимает едва 219-е место; Montereau-Faut-Yonne (6217 жит.) — 245-е; Fontainebleau (11939 жит.) — 247-е. Наконец, Melun (11 170 жит.) — главный город департамента — занима¬ет только 279-е место. Наоборот, если рассмотреть 25 коммун, занимающих первые места в данном спис¬ке, то, за исключением двух, они имеют незначитель-ное население».
Выйдя из пределов Франции, мы можем констати¬ровать идентичные явления. Из всех стран Европы число самоубийств всего выше в Дании и центральной Германии. В этой обширной зоне первое место, высоко над всеми другими странами, занимает Королевство Саксония (311 случаев на 1 млн жителей). Непосредст¬венно за ней следует герцогство Саксен-Альтенбург (303 случая), тогда как Бранденбург насчитывает всего 204 случая. Между тем эти два небольших государства отнюдь не сосредоточивают на себе взоров всей Герма¬нии. Ни Дрезден, ни Альтенбург не задают тона Гам¬бургу или Берлину. Точно так же из всех итальянских провинций число самоубийств всего выше в Болонье и Ливорно (88 и 84); далеко ниже их по среднему числу самоубийств, установленному Морселли для 1864— 1876 гг., стоят Милан, Генуя, Турин и Рим.
В конце концов все эти факты показывают нам, что самоубийства вовсе не располагаются более или менее концентрически вокруг известных пунктов, отправля¬ясь от которых количество их прогрессивно умень¬шалось бы; наоборот, самоубийства располагаются большими, почти однородными (но только почти) пят¬нами, лишенными всякого центрального ядра. Такая картина не представляет собою никаких признаков влияния подражания. Она только указывает, что само¬убийство не зависит от местных обстоятельств, изме¬няющихся от города к городу, но что определяющие его причины всегда носят некоторый общий характер. В данном случае нет ни подражателей, ни тех, кому подражают, но относительное тождество результатов зависит от относительного тождества определяющих причин. И легко понять, что так и должно быть, раз — как мы уже можем это предвидеть на основании предыдущего — самоубийство по существу своему за¬висит от известного состояния социальной среды. Эта последняя обыкновенно сохраняет тот же самый характер на очень большом пространстве территории, и потому вполне естественно, что всюду, где она одно¬родна, мы наблюдаем идентичные последствия, без того чтобы заражение играло какую-нибудь роль. В си¬лу этого чаще всего случается, что в пределах одной и той же области процент самоубийств держится на одинаковом уровне. Но с другой стороны, так как вызывающие его причины не могут распределиться вполне однородно, иногда между соседними округа¬ми существуют более или менее значительные колеба¬ния, подобные тем, которые мы уже раньше констати-ровали.
Основательность вышесказанного мнения дока¬зывается тем, что процент самоубийств резко из¬меняется каждый раз, когда круто сменяются условия социальной среды; среда никогда не простирает своего влияния за пределы своих собственных границ. Никог¬да страна, особенные социальные условия которой специально предрасполагают к самоубийству, не рас¬пространяет в силу одной только заразительности примера своей наклонности на соседние страны, если те же или подобные условия не влияют на эту послед¬нюю с тою же силой. Самоубийство носит местный (эндемический) характер в Германии, и мы уже видели, с какой силой оно там проявляется; дальше мы пока¬жем, что протестантизм есть главная причина этой чрезвычайно высокой наклонности к самоубийству. Три области составляют исключение из этого правила: рейнские провинции с Вестфалией, Бавария, в особен¬ности швабская Бавария, и, наконец, Познань; это единственные места во всей Германии, которые насчи¬тывают меньше 100 случаев на 1 млн жителей. Они кажутся тремя затерянными островками, и обознача¬ющие их светлые пятна резко выделяются на фоне окружающей темной краски; причиной этого является католическое население, а потому поветрие само¬убийств, распространяющееся вокруг них с такою интенсивностью, не затрагивает их; оно останавлива¬ется на их границе только в силу того, что за этим пределом оно не находит причин, благоприятствую¬щих его развитию. Точно так же на юге Швейцарии население исключительно католическое — протестанты сконцентрировались на севере.
Можно даже подумать, что они принадлежат раз¬ным странам. Хотя они и соприкасаются друг с дру¬гом со всех сторон и находятся между собою в не¬прерывном общении, каждая из них сохраняет по от¬ношению к самоубийству свою индивидуальность, и среднее число настолько же высоко в одной, на¬сколько низко в другой. Аналогичное явление мы наблюдаем в Северной Швейцарии, заключающей в себе католические кантоны Люцерн, Ури, Унтерваль-ден, Швиц и Цуг, которые насчитывают самое боль¬шее 100 случаев самоубийств на 1 млн жителей, хотя окружены кантонами с протестантским населением, среди которого самоубийства совершаются несравнен¬но чаще.
Можно произвести и еще один опыт, который, как мы думаем, послужит только к подтверждению предыдущего. Явление морального заражения мо¬жет распространяться двояко: или факт, служащий образцом, передается из уст в уста через посредст¬во так называемого общественного мнения, или его распространяют газеты. Обыкновенно оказывают вли¬яний в особенности последние, и нельзя не признать, что они действительно являются могучим орудием распространения идей. Если подражание и играет какую-фтбудь роль в развитии самоубийств, то число, последних должно колебаться в зависимости от того места, которое газета занимает в общественном вни¬мании.
К несчастью, трудно определить значение прессы. Не число периодических изданий, а количество читателей может измерить интенсивность их влияния. В стране, так мало централизованной, как Швейцария, газет может издаваться большое количество, так как каждое местечко имеет свой местный орган, но, поскольку каждый из них имеет очень небольшое количество читателей, влияние его на местную психику ничтожно; и наоборот, одна такая газета, как Times, New-York Gerald, Petit Journal и т. д., оказывает влияние на необъятное количество людей. Вообще, по-види¬мому, пресса не способна оказывать того влияния, которое ей приписывают, вне известной централизации самой страны. Там, где в каждой области существует своя особая жизнь, все лежащее далее горизонта местного поля зрения не интересует людей; факты отдаленные протекают незамеченными, и по той же причине сведения о них менее тщательно собираются, а следовательно, в наличности имеется меньше при¬меров, вызывающих подражание. Совершенно другую картину представляют собою те области, в которых нивелировка местной среды открывает любопытству и сочувствию более обширное поле действия, и где в ответ на эти требования большие ежедневные органы собирают сведения обо всех важных событиях родины и соседних стран для того, чтобы затем рассылать о них известия по всем направлениям. Примеры, собранные вместе, в силу своего накопления взаимно усиливают друг друга. Но легко понять, что почти невозможно сравнить число читателей различных ев¬ропейских газет, а в особенности определить, на-сколько местный характер носят даваемые ими све¬дения. Хотя мы не можем подкрепить наше утве-рждение никакими документальными доказательст¬вами, нам трудно согласиться с тем, чтобы в этих двух отношениях Франция и Англия уступали Дании, Саксонии и даже некоторым странам, входящим в со¬став Германии, а между тем число самоубийств там значительно меньше. Точно так же, не выходя из пределов Франции, нет никакого основания предпола¬гать, что к югу от Луары меньше читают газет, чем к северу от нее, хотя хорошо известно, какой существует контраст между севером и югом Франции в процентном отношении самоубийств. Не желая приписывать незаслуженного значения аргументу, ко¬торый мы не можем обосновать точно установлен¬ными фактами, мы все же полагаем, что он достаточ¬но правдоподобен для того, чтобы заслуживать неко¬торого внимания.
IV
В заключение можно сказать, что если факт самоубий¬ства может передаваться от одного индивида к другому, то тем не менее не было еще замечено, чтобы сила подражания оказала влияние на социальный процент самоубийств. Она легко может рождать более или менее многочисленные случаи индивидуального харак¬тера, но не в состоянии служить объяснением неравной степени наклонности к самоубийству у различных стран и внутри каждого общества у частных социа¬льных групп. Действие этой силы всегда очень ограни¬чено и, кроме того, носит перемежающийся характер. Если подражание и достигает известной степени интен¬сивности, то только на очень короткий промежуток времени.
Но существует причина гораздо более общего хара¬ктера, которая объясняет, почему результаты подра-жания не отражаются на статистических цифрах. Дело в том, что предоставленное только самому себе, огра¬ниченное только своими собственными силами, подра¬жание не может иметь для самоубийства никакого значения. У взрослого человека, за очень небольшим количеством случаев более или менее абсолютного моноидеизма, мысль о каком-либо действии не служит достаточным основанием для того, чтобы вызвать от¬вечающий ей поступок, если только тот индивид, в го¬лову которого пришла данная мысль, сам по себе не чувствует особого предрасположения к соответственному акту. «Я всегда замечал,— говорит Морель,— что как бы ни было велико влияние, оказываемое подражанием, но одного впечатления, произведенного рассказом или чтением о каком-нибудь выдающемся преступлении, еще недостаточно для того, чтобы впол¬не здоровых умственно людей толкнуть на подобный же поступок». Точно так же доктор Paul Morequ de Tours полагает, что заразительная сила самоубийства оказывает воздействие только на людей, сильно к нему предрасположенных. Правда, по его мнению, это пред-расположение по существу своему зависит от органи¬ческих причин; поэтому ему было бы довольно трудно объяснить некоторые случаи, которым нельзя припи¬сать такого происхождения, если не допустить неверо¬ятной и почти чудесной комбинации условий. Как можно поверить тому, что 15 инвалидов, о которых мы уже говорили, были все подвержены нервному вырождению? То же самое можно сказать о фактах заражения, так часто наблюдаемых в армии или в тю¬рьмах. Но эти факты делаются легкообъяснимыми, как только мы признаем, что наклонность к самоубий¬ству может зародиться под влиянием социальной среды, в которую попал индивид. Тогда мы имеем право приписать факты самоубийства не какому-то необъяснимому случаю, который собрал в одну и ту же казарму или один и тот же дом заключения значи¬тельное число индивидов, охваченных одинаковым психическим расстройством, но находим объяснение в воздействии общей среды, окружающей этих лю¬дей. И действительно, мы увидим, что в тюрьмах и полках существует коллективное состояние, скло¬няющее к самоубийству солдат и заключенных с та¬кою же непосредственностью, как и сильнейший из неврозов. Пример здесь — только случайный повод, вызывающий проявление импульса, и без наличнос¬ти этого импульса пример не оказал бы никакого влияния.
Можно поэтому сказать, что, за очень небольшими исключениями, подражание не является самостоятельным фактором самоубийства; посредством него прояв¬ляется только то состояние, которое есть действитель¬ная производящая причина самоубийства и которое, вероятно, всегда нашло бы возможность произвести свое естественное действие. Это последнее обнаружи¬лось бы даже в том случае, если бы не было налицо подражания, так как очевидно, что предрасположение должно быть исключительно сильно для того, чтобы столь малый повод мог вызвать его проявление в дей¬ствии. Поэтому неудивительно, что факты не носят на себе печати подражания; ведь само оно не оказывает решающего влияния; а то действие, которое им оказывается, ограничено очень узкими пределами.
Одно замечание практического характера может быть выдвинуто здесь как следствие этого теоретичес¬кого вывода. Некоторые авторы, приписывая подража¬нию влияние, которого оно не имеет в действительно¬сти, требовали, чтобы описание самоубийств и престу¬плений было запрещено в газетах. Возможно, что это запрещение уменьшило бы на несколько единиц годо¬вой итог этих явлений, но подлежит большому сомне¬нию, чтобы оно могло изменить социальный процент преступлений и самоубийств. Интенсивность коллек¬тивной наклонности осталась бы той же, так как мо¬ральный уровень социальных групп от этого не изме¬нился бы. Если принять во внимание те проблематич¬ные и, во всяком случае, очень слабые результаты, которые могла бы иметь эта мера, и те значительные неудобства, которые повлекло бы за собой уничтоже¬ние всякой судебной гласности, то будет вполне понят¬но, что в данном случае законодатель должен отне¬стись к совету специалистов с большим сомнением. В действительности если что и может повлиять на развитие самоубийств или уголовной преступности, так не то, что о них вообще говорят, а то, как о них говорят. Там, где эти акты находят себе полное осужде¬ние, вызываемое ими чувство отражается на самих отчетах о них, и путем такого внушения индивидуаль¬ное предрасположение скорее нейтрализуется и обез¬вреживается, нежели поощряется. Наоборот, когда об-щество в моральном отношении лишено всякой опоры, состояние неуверенности, в котором оно находится, внушает ему некоторую снисходительность к безнрав¬ственным поступкам; снисходительность эта невольно выражается каждый раз, когда говорят о них, и тем самым сглаживает границу между дозволенным и не¬дозволенным. Тогда действительно приходится опа¬саться каждого дурного примера не потому, что он опасен как таковой, а потому, что терпимость или общественный индифферентизм приуменьшают то чув¬ство отвращения, которое он должен был бы вызывать.
Но эта глава с особенной ясностью показывает, как мало обоснована теория, делающая подражание важным источником всей коллективной жизни. Нет явле¬ния, более легко передаваемого путем заражения, чем самоубийство, а между тем мы только что видели, что эта заразительная сила не имеет социальных последствий. Если в этом случае подражание лишено социаль¬ного влияния, то оно не имеет его и в других случаях, и приписываемое ему значение только кажущееся. Ко¬нечно, в очень тесной сфере оно может явиться опреде¬ляющим мотивом нескольких воспроизведений одной и той же мысли или одного и того же поступка, но оно никогда не находит себе ни достаточно широкого, ни достаточно глубокого отзвука для того, чтобы проник¬нуть в самую душу общества и произвести в ней изменения. Коллективные состояния благодаря почти единодушному и обыкновенно многолетнему призна¬нию слишком упорны для того, чтобы какое-нибудь частное новшество могло достигнуть своей цели. Ка¬ким образом индивид, который — только индивид, и ничего больше, мог бы получить достаточно силы для переделки общества на
Тема закрыта
я постараюсь исправиться!
