DIMFIRE

Алессо, тебе в детстве не рассказывали сказки о волшебном королевстве?
— Что? При чём тут… Ну, допустим. Напомни, пожалуйста.
— А при том, что наш остров — вылитое такое королевство! Сначала путник-дурак туда попадает и радуется. «Еды сколько влезет, богатые одежды растут на деревьях, несметные сокровища вокруг»… Похоже, верно? А потом в какой-то момент делает что-то не то или просто засыпает, как тысячи раз до того… И раз — просыпается старый, больной, нищий и в пустыне!
— Хм… — Рассказанная история неожиданно заставила меня задуматься. — А в сказке есть «умный» странник, который проходит через сад, находит себе девушку, строит дом, пашет поля и однажды старый и больной выходит на крыльцо и видит, что его сыновья и внуки возделывают это всё сами, без его помощи?
— Ты хочешь сказать, что не слышал этой сказки, а просто угадал? — скептически нахмурился Стерх.
— И да и нет. Иногда мне кажется, что эти сказочки придумывают специально обученные люди во дворцах, а потом пересказывают в толпе, переодевшись в рванину. Ты же понимаешь, что этот сюжет — враньё?
— Враньё?
— Разумеется. Ты же видел придворных. Они, хочешь сказать, вкалывают в своих «садах»? Да щас! Всё отличие их от твоей сказки — что они родились в «волшебном саду», а не пришлые. И часто ли у них что-то «пропадает»? А вот пашущий крестьянин может в момент лишиться дома, земли и детей с внуками, когда вот такие благородные «изволят воевать за интересы страны». Ну и кто тогда «умный путник»?
— Ты опять поставил всё с ног на голову. — Настроение отставного лейтенанта окончательно упало. Было видно — спорить он больше не хочет.
— Нет, я поставил с головы на ноги, — теперь уже улыбнулся я. — И если ты попытаешься вспомнить разговоры за республику, господин министр, то мы как раз и говорили о равенстве перед законом и свободах. «Пока есть борьба за ресурсы, никакого равенства не будет» — это твои слова, помнишь? Потому мы и выращиваем дома, и превратили остров в «волшебный сад».

Кватро Чинкл покачал головой.
– Не совсем в прошлом. Иначе бы в серьезной западной прессе не мелькали призывы вернуться к истокам. Вопрос: Куда обращена данная социальная система: к своему понятному феодальному прошлому с твердыми моральными устоями и культурной традицией, или к гораздо менее понятному будущему? По моему опыту, речь о цене прогресса заводят для агитации за возврат к «Старому Доброму Прошлому». О цене регресса, заметим, при этом молчат. Сегодня, как и всегда, у прогресса есть цена. Мы знаем, что в начале индустриальной эры ценой машинного прогресса было падение качества жизни людей. Индустриализм – это конвейер Тейлора. Люди для него – это тягловый скот, способный крутить гайки. Постиндустриальный прогресс – это креатив, который не может быть обеспечен тягловым скотом. Для постиндастриала необходим человек, имеющий высокое качество жизни, в частности – благосостояние, свободу и свободное время, чтобы реализовывать эту свободу. Вот почему постиндустриальный прогресс не может проводиться ценой падения уровня и качества жизни людей. Какой угодно ценой – только не этой. Цена прогресса всё равно может оказаться достаточно высокой, но в любом случае, я считаю, что качество человеческой жизни дороже.
– Уфф! – Произнес Сноу. – Слишком много информации сразу. И не все понятно. Вы говорите, что цена прогресса может быть высокой. А в чем она может выразиться?
– Например, – ответил Чинкл, – в разрушении всеобщей шкалы ценностей и статусов, которая сопровождала цивилизацию со времен Древнего Египта. Обыватель в любой развитой стране западного образца привык к универсальному социальному компасу, который в каждый момент времени позволяет сравнить двух людей по статусу. За счет этого обыватель знает, кто выше, а кто ниже его на социальной лестнице, и кто идет вверх, а кто скатывается вниз. Разрушение лестницы для кого-то станет трагедией.
Нил Сноу покрутил головой и энергично почесал гладко выбритый подбородок.
– Минутку, что значит: нет социальной лестницы и нет шкалы ценностей? А каким образом люди определяют для себя цели, как они ориентируются в жизни?
– Как хотят, так и определяют, – ответил Чинкл. – Известно множество вариантов жизненных целей на любой вкус. Выбирай и живи. Или сам придумай свою цель.
– Ну, знаете… – Репортер покачал головой. – Это жестоко по отношению к людям!
– Смотря к каким, – сказал математик.
– Ну… – Репортер задумался, – по отношению к большинству обычных людей. Они привыкли соотносить свои взгляды и действия с общепринятыми стандартами.
Математик улыбнулся и развел руками.
– Я же говорю: у прогресса есть цена. Это далеко не первый случай, когда людям приходится от чего-то отвыкать и переучиваться. В Меганезии нечто подобное было реализовано в первые годы после Алюминиевой революции.